– Ну допустим, – говорила Сигрид. – Но ведь ты мог бы выгнать меня из дому или даже не поднять трубку! Я бы на твоем месте так и сделала.
Нет, она была неисправима и все время продолжала жрать гамбургеры с кетчупом.
«Разве я мог предположить, – думал Ханс Якоб-сен, – что эта чудная, голенастенькая, курносенькая девочка, эта юная шебутная распутница, что вот этот человек – моя родная сестра – превратится в такую страшную, проржавевшую, угрожающую в любой миг взорваться бомбу».
У него именно такой образ созревал в уме.
Он много раз читал, как в Европе находили неразорвавшиеся бомбы. Они лежали в каких-то подвалах, подпольях или под землей, и на них натыкались рабочие, когда перекладывали трубопроводы. Эти бомбы иногда взрывались, калечили людей. Как, наверное, страшно жить в доме в центре города, который бомбили много месяцев – об этом ему рассказывал актер Дирк фон Зандов, – жить в доме, в подвале которого, вполне вероятно, лежит бомба.
* * *
– Бомба! – шепотом сказал Дирк фон Зандов.
Он сидел на кровати в своем номере, откуда только что убежали мальчик и девочка, притворившиеся или приснившиеся ему принцем и принцессой, и он только что швырнул им вслед вдоль по коридору их обувь, а из-за угла коридора только что махнула ему рукой то ли реальная топ-менеджерша, приехавшая сюда на конференцию, то ли привидевшаяся ему актриса, с которой у него был разговор на съемках тридцать лет назад. Он перевел дыхание и снова неизвестно почему произнес это слово. И спросил себя:
– Бомба? Какая бомба? О чем это я, господа?
Во рту саднило от фальшивых орешков.
Он пошел в ванную, вскрыл ногтем картонный набор для чистки зубов – у него, конечно, было все свое, в несессере, но раз уж здесь дают бесплатно, то грех не попользоваться, – выдавил из маленького тюбика на хиленькую щетку двухцветный червячок пасты и долго чистил зубы, и полоскал рот, и даже пил воду из-под крана, потому что минеральная вода, полагавшаяся в качестве комплимента, закончилась еще днем, когда он доедал бутерброд. Он прополоскал рот, вытер губы от следов зубной пасты, промокнул физиономию полотенцем и долго смотрел в зеркало себе в глаза, словно пытаясь ухватить какую-то мысль, что-то вспомнить. И вдруг вспомнил.
– Бомба, – прошептал он и сам себе подмигнул.
Вышел из ванной, прошел через весь номер, плюхнулся навзничь на разоренную кровать. Увидел на одеяле еще один блондинистый волос, девочкин, надо полагать, или горничной, да какая разница. Какая хорошая, какая светловолосая страна, Господи Иисусе! Взял этот волос двумя пальцами, поводил перед глазами, глядя, как он золотится и играет в свете настольной лампы, потом разжал пальцы и подумал: «Как же сильно я увлекся приездом в “Гранд-отель”!»
Действительно, он так увлекся приездом в «Гранд-отель», заселением в номер, прогулкой вокруг, разговором с этой непонятной русской Леной, которую черт знает почему зовут так же, как его дочь и как Лену Нюман. Это так закрутило и увлекло, что он, раскладывая свои вещи в номере, даже вслух спросил себя: «А зачем, собственно говоря, я сюда приехал? Какого черта истратил столько денег? Очистил всю свою дебетовую карточку… Что я здесь делаю?»
И вот только сейчас он наконец вспомнил, отбросив мысли о старческом маразме и болезни Альцгеймера, – просто старые воспоминания налетели и потеснили сегодняшнее дело.