Богач и его актер

«Потому что я знала, – писала Лиза, – что при всех твоих талантах, при всем остроумии, начитанности и мужественно-значительном виде (Дирку в этих словах почудилась убийственная ирония, и ему захотелось смять письмо, порвать в клочья и выкинуть с глаз долой, но он все-таки стал читать дальше) ты человек слабый, которому нужна поддержка и даже, прости меня, каждодневное руководство твоими поступками и решениями. Теперь мне кажется, что я тогда смогла бы это сделать. Возможно, твоя жизнь – да что уж там! – возможно, наша с тобой жизнь могла бы быть совсем другой. Счастливой, славной и, наверное, богатой.

Но тогда я была другая. Тогда я жила под обаянием вздорной идеи, будто в союзе мужчины и женщины лидером должен быть непременно мужчина, что только мужчина должен принимать решения, звать за собой в будущее или, наоборот – оставлять позади. Что любое его решение – это и есть проявление той самой мужской силы и мужской власти, которой я почему-то с детства привыкла поклоняться, которую я так обожала в своем отце, в своих братьях, в своих учителях. Хотя, если говорить откровенно, мой отец тоже был слабый человек. И сын слабого человека. Мой отец родился от мужчины и женщины, раздавленных Трианоном, от нищих, униженных и обескураженных немцев. Поэтому мой отец все время форсил, он старался показать, что что-то из себя представляет. Он был стопроцентным нацистом, а после поражения стал таким же грозным и принципиальным свидетелем на всех антинацистских процессах. Ему очень повезло. Он не служил ни в СС, ни даже в вермахте (что-то с легкими, не слишком опасное, но хроническое), был обыкновенным школьным учителем, причем преподавал – в этом ему еще раз повезло – математику, которая вне всякой политики. Поэтому он не был ни в чем замаран, разве что в том, что громко сочувствовал всему, что делали нацисты. И называл себя, так мне рассказывала мама, убежденным гитлеровцем. А после поражения стал таким же убежденным демократом. И все это с решительно сдвинутыми челюстями, со сверкающими глазами, с какой-то полувоенной резкостью в каждом движении и шаге. О, это особое немецкое искусство сверкать глазами, описанное Генрихом Манном в романе «Бедные», – чуть набычить голову, загнать зрачки в левый верхний угол, потом резко голову поднять и одновременно быстро взглянуть направо и вниз!

Я была маленькая девочка и думала, что мужчина должен быть именно таким – сверкнул глазами, и все за столом прижали ушки. Но что это я все о себе и о себе, – писала Лиза. – Еще раз говорю тебе, дорогой Дирк, я очень тебя любила. Помнишь, как я отдалась тебе в первый же вечер? Мы начали целоваться прямо в твоей гримерке, а после побежали к тебе, в ту маленькую квартирку, которую ты тогда снимал и в которой прожил до своего отъезда. Не потому, что я была газетная курва, которая делает себе карьеру этим местом, – такие девочки бывают, особенно в отделах искусства, – а потому, что я влюбилась в тебя. Ты был лицом похож на кого-то из моего детства, на какого-то прекрасного учителя, такого же сухого, мужественного, с умными, в душу глядящими глазами. Знаешь, я даже рассердилась на тебя, когда ты оказал мне протекцию и меня буквально через неделю после публикации интервью приняли в штат, но потом поняла, что ты сделал это по доброте душевной, ведь я уже была твоей женщиной и ни о чем тебя не просила. Вот если бы ты сначала поговорил с редактором, потом бы намекнул мне на такое, как нынче выражаются, окно возможностей и стал бы меня подталкивать к дивану, тогда другое дело, но у нас все было чисто, человечно и любовно.

Я благодарна тебе за эти несколько лет.

Признаться, я уже забыла в точности, сколько их было, а рыться в дневниках почему-то не хочется. Ну а теперь – к твоему предложению. Да, Дирк, прости, что я называю это так, прямо. Ты предлагаешь встретиться, ты живешь в другой стране, ты одинок и, прости меня, совсем не богат. Я, впрочем, тоже. Хотя я была замужем. Я похоронила мужа и отправила сына в Америку. Он женился на ирландке, и они уехали уже много лет назад. Мы переписываемся и перезваниваемся регулярно. Они даже помогают мне деньгами. Твое желание встретиться – это, конечно же, предложение снова сойтись и что-нибудь сделать друг для друга на закате жизни. Мне жаль, что ты не написал это впрямую.