Богачи

За жестокостью и расправами скрывалось стремление конкистадоров к более высокому статусу. Они радовались новым титулам — коллеги именовали их «донами» — и вознаграждали себя желанными гербами[261]. Высокородные идальго, которые и так уже имели эти привилегии, довольно часто возвращались на родину в Испанию. Старая знать с отвращением относилась к нуворишам, которых именовали arrivistes — «выскочками».

Хотя Писарро и жаждал богатств и титулов, считая их заслуженными, его поведение отличалось от образа действий нового дворянства. Обычно он сражался пешим, рядом с простыми солдатами, а не на лошади. На своих плантациях он, как рассказывали, сам выходил в поля собирать кукурузу — серьезное нарушение кодекса поведения колонистов. Он также лично контролировал стройки и работал на них[262]. Похоже, фамильные ценности и наследие волновали Писсаро меньше, чем его братьев, — он до конца жизни во всех отношениях оставался настоящим авантюристом. В 1540 году около тридцати тысяч местных жителей платили дань ему и его сыновьям. Эти доходы, естественно, гарантировали роскошную жизнь.

Корона давно была недовольна идеей энкомьенд. Еще в 1512 году — задолго до того, как Писарро сделал себе имя в Америке, — королевская комиссия объявила туземное население формально свободным. «Недостойно для христианских князей вести войну с неверными лишь из намерения овладеть их богатствами», — отмечала комиссия. Но «свободные» работники не получали зарплату: им лишь выделялись одежда и жилье. Дома и деревни стирали с лица земли, чтобы поселить их прежних жителей в новых испанских городах или на плантациях[263]. В 1530 году король Карл, озаботившись тем, что эта система фактического рабства подрывала «цивилизующую», миссионерскую функцию завоеваний, объявил энкомьенды вне закона. Однако вскоре стало ясно, что это был самый быстрый и простейший способ присвоения земли и ресурсов и подчинения местных жителей. Экономическая выгода была неоспорима, и в 1534 году практику восстановили. В начале завоеваний раздавались единичные голоса (обычно священников), осуждавшие методы обращения с местным населением и погоню за прибылью. Против системы прямо высказывались некоторые члены Доминиканского ордена. В 1510 году проповедник-доминиканец Фрай Монтесино вызвал недовольство у других поселенцев Эспаньолы, провозгласив с кафедры:

Чтобы вы осознали свои грехи против индейцев, я поднялся на эту кафедру, я, голос Христа, кричащий в глуши этого острова. По какому праву вы вели столь гнусную войну против людей, которые прежде жили тихо и мирно на своей земле? Ибо от чрезмерного труда, что вы требуете от них, они болеют и умирают, или вы убиваете их своим каждодневным желанием извлечь и заиметь все больше золота[264].

Но обычно верх брал прагматизм. Церковь также значительно выигрывала от бесплатного труда местных жителей и благодаря землям, которые приобретала наряду с конкистадорами. Братья Писарро были близки к доминиканцам, и Эрнандо каждый год жертвовал доминиканскому монастырю в Куско сотню мешков листьев коки со своих плантаций. Стоимость растений с каждым годом быстро росла, что давало духовенству возможности обширной торговли. Доминиканский миссионер Гаспар де Карвахаль говорил: «Все, что есть у нас в этом доме, дано нам семьей Писарро»[265]. Лояльность ордена была гарантирована.

Выживанию местного населения угрожали и принесенные из-за Атлантического океана болезни. Первой из них стал тиф; эпидемию оспы зафиксировали в 1518 году, перед тем как Кортес закончил покорять ацтеков. Масштабы ее были столь велики, что хронист Франсиско Лопес де Гомара писал: «Ацтеки впоследствии отсчитывали от нее годы, как от какого-нибудь знаменитого события»[266]. Местное население сокращалось так стремительно, что колонизаторы начали отправлять экспедиции за рабами на другие территории Карибского региона, чтобы пополнять свои трудовые ресурсы. Но это было непросто. Две трети рабов, которых везли в Эспаньолу во время одного из первых таких путешествий, умерли по дороге[267].