Богатство кассира Спеванкевича

— Я уже раз тебе помог, но больше не сделаю ничего. С завтрашнего дня — действуй один.

— Ты веришь в победу? И это завтра?! Завтра?! Ах, если б ты был со мной и в час великого испытания!

— Я и так с тобой и даже в некотором смысле с тобой останусь — ведь у тебя мой паспорт.

И тут кассир, витавший все время в сфере духов, так и подпрыгнул на месте. На секунду у него перехватило дыхание, сердце, схваченное болью, остановилось. Сперва он съежился, затем напрягся, как пружина, приготовился бежать. Но не успел он еще выдать себя словом, движением, как рука страшного человека тихо легла ему на колено. Кассир был самым жестоким образом вырван из бездны четвертого измерения и повержен на землю. Он мигом пришел в себя. Ловушка…

При обыске в кармане у него обнаружат этот проклятый паспорт… Нет, он выбросит его в саду, пока его будут вести!.. И тогда какой-нибудь честный человек найдет паспорт — он наверняка будет честный: какая ему от паспорта корысть?.. А там его собственная фотография! фотография! фотография!..

— Неправда! Не имею ни малейшего представления, о чем вы говорите… Паспорт?.. Извините, пожалуйста…

— Не бойся! Я Рудольф Понтиус.

— То есть как? Тот самый? Из Кенигсберга?! Быть этoгo не может!..

— Капитан двести тридцатой роты саперов, кавалер железного креста, павший на поле боя под Дуамоном…

— Павший?..

— От ручной гранаты…

И граната под Дуамоном грохнула, точно в подтверждение его слов, да так здорово, что кассира подбросило на скамейке. В саду горели фонари. Все фантастическое Исчезло без следа. Капитан Понтиус пропал. Орава мальчишек, смеясь и гикая, мчится напрямик по газонам, по аллее…

— Вот наша учащаяся молодежь! Разве в прежние времена такой скандальный случай был бы возможен…

Порядочный человек не может у нас подышать спокойно чистым воздухом — сразу какой-нибудь негодяй поднимет пальбу, — заговорил брюзгливый дрожащий голос справа.

— Ха-ха-ха! Петарда, вспомнили, видно, Пасху!

— На Пасху можно! — раздался озорной голос слева.

— И на Пасху нельзя! Никогда нельзя! — сурово воскликнул голос справа, стукнув палкой о землю. Спеванкевич встал и пошел.

Взрыв петарды оживил его, влил новые силы, освободив от раздумья о непознаваемом. Проблема вновь замечательным образом упростилась: если хочешь, чтоб что-то вышло — без промедленья за дело. Итак, завтра! При условии, разумеется, что поступят большие деньги. Действительно, о чем думать? Все подготовлено, все известно. Бегство в Румынию по первоначальному плану Ады разработано до мельчайших подробностей. Долгие ночи провел он, изучая железнодорожное расписание, в том числе международное, а также расписание океанских линий Ближнего и Дальнего востока, покорил мысленно пространство и время. Совладает ли он с собой в критическую минуту? Хватит ли сил сделать первый шаг? Приходилось рассчитывать на вдохновение, которое осенит его в решающий миг. А если не осенит?

В течение долгих лет он вынашивал свой великий план, и первый шаг представлялся ему, как нечто само собой разумеющееся. Фантазия наряду с перипетиями бегства рисовала ему почти исключительно картины жизни в дальних уголках земли. Безудержные оргии воображения… Сочинялись бесконечные повести о приключениях и удаче единственного на свете человека, который отважился умертвить свое собственное бесполезное «я», рожденное в житейских невзгодах, чтобы вновь явиться в величии и славе. Теперь, когда час приблизился, он понял, что не решил еще одного вопроса, может быть, самого простого, но самого страшного… А что, если он никогда не решится взять кассу? Ведь без этого ничего не выйдет.

Мысль была потрясающая. Пока все существовало в воображении, эта проблема не имела значения, но если… если… если…

«Завтра! Завтра! Завтра! Завтра!»

Огромные пронзительные красные буквы встали у него на пути. Спеванкевич замер под памятником Юзефу Понятовскому[12] подавшись вперед, не веря своим глазам. На ограде, которой были обнесены руины собора, зловеще Пылали страшные слова. Кто-то загородил ему дорогу…

Лишь поборов замешательство, отбросив черные подозрения, фантастические, глупейшие, Спеванкевич понял, что это ни более ни менее как трюк навязчивой рекламы, которая сообщает о чем-то чрезвычайно важном, что должно произойти завтра и только завтра, сообщает и вместе с тем предупреждает, что послезавтра будет поздно. Спеванкевич не стал доискиваться, будут ли это гастроли заграничного тенора, боксерский матч или же, наконец, лотерея… Красные буквы запали ему в душу и стояли перед ним всюду, куда бы он ни шел. Завтра — завтра — завтра…

Его томило беспокойство, он не знал, что с собой делать, как убить остаток вечера. Любопытство толкало его к Аде — заглянуть хоть одним глазком в окно, в знакомую щель между темно-красной портьерой и рамой, прокрасться на лестницу, подслушать, что происходит в лавочке…