Богатство

В один из дней хмельной Расстригин высказался перед Соломиным слишком откровенно:

Не хотели с нами по-людски жить, теперь и близок локоть, да не укусишь… Ясак наш будет, а — вам — эва!

Соломин испытал муторную тоску:

— А представьте, что последнего парохода не будет, тогда я до весны останусь вашим начальником… Что тогда?

— Не высидишь — спятишь! — был точный ответ.

Однажды с маяка передали, что мимо прошел на север пароход «Сунгари», который, очевидно, станет в этом году последним кораблем для Камчатки.

— Роковое совпадение, — сказал Соломин. — «Сунгари» привез меня на Камчатку, пусть «Сунгари» и увезет меня.

За своего сына волновался старый Блинов:

— Чего же капитан сразу не завернул в Петропавловск? Боюсь, как бы Сереженьке в институт не опоздать.

— Ваш сын, видимо, и станет моим попутчиком до Владивостока. Я думаю, что «Сунгари» ушел сначала к Анадырю, а на обратном пути меня обязательно заарканят на пристани…

Соломин не ошибся. На борту «Сунгари» находился отряд полиции при судебном исполнителе, они должны были забрать с берегов Чукотки хищников-старателей, по которым давно плакала тюрьма во Владивостоке. А капитан «Сунгари» имел предписание о снятии из Петропавловска камчатского начальника Андрея Петровича Соломина.

— Хуже нет ожидания, — сказал Соломин Блинову. — Пусть ваш Сережа придет вечером, хоть в шахматы сыграем…

Студент, конечно, был осведомлен о шатком положении камчатской власти, и потому Соломин спросил его без обиняков:

— Представьте, юноша, что вы, молодой и красивый, оказались вдруг на моем месте. Что бы вы сделали?

— На вашем месте я запалил бы Петропавловск с двух концов, и пусть он сгорит дочиста. А потом бы новый город построил. Места тут красивые — быть и городу красивым, край богатейший — пусть и люди будут богаты.

— Это маниловщина, а не решение вопроса, — ответил Соломин. — Допустим, что старого Петропавловска нет — стоит новый и дивный город. Но жителей-то куда денешь? Не обидно ли заселять райский город прежними обывателями?

— Об этом я как-то не подумал…

С улицы вдруг запустили булыжником в окно, стекло разлетелось вдребезги, задул сильный сквозняк, и долго было слышно, как в отдалении тяжко бухают о землю сапоги убегающих.

Соломин снова разжег погасшие свечи.

— Вот они, — сказал, — будущие жители вашего райского уголка. — От страшной обиды на людей ему хотелось взвыть волком. — Господи, за что они меня так ненавидят?

Андрей Петрович принялся занавешивать окно одеялом, а Сережа веником сгребал на совок осколки стекла.

— А кто ненавидит-то? — спросил студент. — Гордитесь, что ненавидят Расстригины да Трушины… Я бы вас и не уважал, если бы с Нафанаилом хлеб-соль водили.

Снова расселись над шахматною доской.

— Чей ход? — спросил Соломин.

— Не помню…

Андрей Петрович смахнул фигуры:

— Жизненный мат! Извините, нет настроения продолжать. И пусть уж поскорее придет «Сунгари»…

Утром старик Блинов встретил его в канцелярии сочувствующим взором, сказал, что уже договорился со зверобоем Егоршиным, у которого имеется алмаз для резания стекла.

— Он придет и вставит вам стекло.

— Благодарю, дорогой мой… чудесно!

Явился Егоршин с алмазом. Подмигнул дружески:

— Ну что, начальство? Допекли небось?

— Допекают. Уже подгорать стал.

— Да, с нашими живоглотами лучше не связывайся. Проглотят вместе с мундиром и даже пуговички сжуют, не морщась.

Разговорившись с ним, Соломин спросил:

— А кто такой прапорщик Жабин?

— Инвалид. На костыле прыгает.

— Отчего я его нигде и никогда не видел?

— Он дома сидит. На костылях не погуляешь…

За окном вдруг весело закружило метелью.

— Вот и снег, — перекрестился Блинов. — Господи, на тебя единого уповаю, чтобы «Сунгари» не прошел мимо.

— Да перестаньте, — выговорил Соломин. — Сережа здесь не останется, и я не буду зимовать с вами… Последний камчатский рейс накладывает на капитана «Сунгари» особые обязанности, да он и сам это великолепно понимает!

— Отставной прапорщик корпуса флотских штурманов — Жабин Никифор Сергеевич…

Перед Соломиным в глубине пустой комнаты, опираясь на самодельный костыль, стоял высокий болезненный человек. Из-под щетки рыжеватых усов виднелись бледные губы.

— Извините за вторжение, — сказал Андрей Петрович. — Повидаться с вами мне советовал кавторанг Кроун, отзывавшийся о вас в наилучших выражениях… Что за беда с ногою?

— Пострадал от собственной глупости. Я, извольте знать, плавал подштурманом на гидрографических судах. Как-то в Беринговом проливе нас стало зажимать. Командир и говорит мне: «Никифор Сергеич, брильянтовый мой и яхонтовый, ну-ка прыгните за борт да гляньте, что там сильно хрустит у пятнадцатого шпангоута?» Я разом сиганул на лед и неудачно — нога попала между бортом и льдиной… С тех пор и прыгаю!

Привыкая друг к другу, сначала поговорили о пустяках, потом прапорщик признался, что помирает от зеленой тоски: