Богатый

— Как она меня поймала? — удивлялся художник, быстро шагая среди толпы. — У них просто чутье какое-то необъяснимое, — думал он с горечью и ему казалось, что даже прохожие как-то особенно с неприязнью смотрят на него.

В опустевших залах выставки он наткнулся на полотеров и упаковщиков. Когда он входил, рабочие предавались мирной беседе, но увидев издали новое лицо, засуетились. Один стал забивать гвоздь, другой завязывать узел, а полотеры пошли мотать ногами.

По мере приближения художника рвение рабочих постепенно сошло на нет. Им даже стало неловко за проявленную прыть перед таким незначительным лицом. Художнику тоже было неловко потому, что он вызвал своим появлением испуг и суету. Но он ничего не сказал рабочим, рабочие тоже молча провожали его своими взглядами. Замечая на его груди крест и лиру они, не стесняясь, дерзко ухмылялись.

Переносить это молчаливое презренье рыжему Художнику приходилось не впервые. Но сегодня оно его особенно сильно ранило.

Он очень хорошо понимал, что если бы он начал служить Богу, одному Богу, или только одним людям, то он не мог бы служить искусству. Оно слишком много брало, слишком много требовало. Служенье ему требовало другого поста, другой молитвы, других лишений, оно требовало полного отхода и от мелочных человеческих интересов. От денег, от спекуляций, от нового мира индустрии, уводило оно художника на тот путь, что ставил между ним и обыкновенной человеческой жизнью непроходимую преграду. Поэтому среди людей он чувствовал себя всегда одиноко и глупо.

В зале, где висели обе его картины, полотеров не было. Он вздохнул свободнее. Не так сама дорога, как переживания утомили его. Перед тем как взяться за упаковку картин он захотел передохнуть и присел на подоконнике. Серый голубь слетел с железной решетки за окном. «Жив еще, каким-то чудом», — подумал художник, протер запотевшее стекло. Новые небоскребы возвышались над старыми домами. Машины разрушали небольшую виллу. Дымилась пыль, грохотали, торжествуя победу, моторы. Один рабочий взмахивал молотом. Художник видел взмах сначала, а через некоторое время долетал стук. «Сначала ударит, а потом стучит», — пришло ему в голову.

Вдруг хорошо смазанный жиром голос прозвучал за спиной.

— Ну, что, как делишки? — Рыжий художник нервно оглянулся и увидел Богатого в красном плаще, в шляпе с пером, в красных очках.

— Жалеешь теперь? вот сколько у меня денег! — сказал Богатый, показывая руками толщину пачки.

— Пошел вон, сатана! — Крикнул художник, сжимая кулаки. Красный плащ повернул спину и, разбрасывая полы, быстро исчез в дверях. Художник, с новым приливом усталости, снова присел на подоконник и приложил руку ко лбу. Он не видел, но чувствовал спиной, как в дверь заглядывают рабочие.

Это ему мешало, делая вид, что ничего не замечает, он продолжал неподвижно сидеть. Теперь он уже знал то, в чем боялся сам себе признаться. За мыслями сознательными и отчетливыми работали другие мысли, безотчетные. Он слышал их где-то в себе, но не хотел придавать им значения. Они победили на мгновенье явь, когда он, словно во сне, выбирал веревку для пакета покрепче, посолиднее. Теперь он добавил к прежней неясности, что веревка выбрана хорошо и выдержит. Что она выдержит? Было еще однако не совсем понятно. Легкое, как дым, воспоминание встречи со сторожихой, угроза суда, выселения на улицу подводили итог под многие другие разочарования. Но все же главной тяжестью на душе лежала беда, раскрывающая ему глаза на его положение в мире искусства. Как много сил, интеллектуальной энергии вложил он в последние свои картины! Они, казалось, выпили всю кровь из жил. И никто не увидел его труда, никто не оценил. Тысячи людей прошли мимо, даже не удостоив их мимолетным взглядом. Принесенную веревку начали щупать и теребить его пальцы. Он бросил взгляд на крючки в стене, оставшиеся от увезенных чужих картин и подумал: «Рабочие скоро должны уйти на обед». И потянулось время ожидания. Иной месяц проходил быстрее, чем минута теперь. Рабочим надоело заглядывать в зал. Словно каменный сидел рыжий художник на подоконнике, устремив свои глаза в блестящую точку паркета. А второе зрение его начинало видеть нечто похожее на сны. Он видел родные горы, озеро в зелени камыша, отражения белых стволов в воде, склоненные над водой ивы, видел себя среди высоких душистых трав и крапа тысяч цветов. Небо, солнце, блеск снега на вершинах. Казалось ему, что то был рай, из которого его неизвестно кто изгнал.

Но это видение возбуждало в нем жалость к себе. Совсем не это нужно было ему сейчас для выполнения задания неимоверно трудного. Художник отстранил от себя все свое человеческое счастье и заставил себя видеть другое. Над деревьями солнце. Тропинка сада наполнена тенями шевелящихся листьев. По тропинке продвигается ежик. Мальчик к нему, ежик превратился в серый клубок иголок. Застыл в неподвижности.