Богатыри не мы. Новеллы

– Как себя подать и куда бомбы приложить! Но ты особо не гусарь, чтоб тебя не выследили. Итальяшки не такие беззаботные тетери, какими порой кажутся. Наши удальцы, – Раде повел круглой головой в сторону моря, намекая на контрабандистов, – поговаривают, что итальяно ходят вдоль берега на катерах, каждую бухту проверяют. Ты ведь «южного» в пещере держишь?.. Будь осторожен.

– Постараюсь. А ты… – замялся Григор, прикидывая, как говорить дальше, – …скоро не сможешь видеться со мной.

– Что так? – насторожился серб.

– У вас будут большие события. Откуда известно – не суть важно. Просто поверь. В конце марта случится военный переворот. Если тебе кто-то дорог… спрячь их в горах, в самой глуши.

– Погоди… переворот… а прятаться зачем? – опешил Раде.

– Немцы захватят Югославию. Хорваты вас предадут, станут убивать. Бежать будет некуда. Только драться.

Словно громом пришибленный, Раде оцепенело смотрел на печального морейца, пытаясь понять – откуда, с чего эти пророчества?

– Я спрашивал о вас, – ответил Григор на его немой вопрос. – Все плохо. Кругом враги. Про тебя было сказано, что сможешь перелететь в Египет.

– Нет уж, – набычившись, выдавил Раде сквозь зубы, – если судьба выжить, я останусь. Но тебе – спасибо. Значит, пора собирать боеприпасы в скрытни…

– И побольше. Пригодятся. – Григор встал. – Пойду с удальцами потолкую.

Судя по тому, как контрабандисты поглядывали на него, морейские подельники успели кое-что рассказать им о заказчике. Усатый вожак местных теперь держался предупредительно, если не опасливо, и уже называл Григора не «приятель», а «господин».

– Все спроворим, как договорились. Но дельце опасное…

– За смелость прибавлю. Держи задаток. – При всех, чтоб не осталось сомнений, Григор зачерпнул из кармана горсть монет и протянул ему. – Остальное выдам на Кадоре.

Прежде, чем взять, усач осенил себя крестным знамением и перекрестил деньги в ладони морейца.

– Боишься, в листья обратятся? – с прищуром тихо молвил Григор.

«Боже милый, сплошь золото старой чеканки! Цехины, дукаты!.. И не пробитые, не с ожерелий сняты! Словно в песне о сокровищах царя Неманя… Лучше не знать, где это взято, от кого».

Принимая, усатый невольно отвесил поклон. Остальные тоже поклонились.

Назад на материк плыли под утро, взбудораженные и веселые. Кой там багдадский вор!.. Озолотились без боя, без крови! Ждите, женщины, обновок, а девушки – подарков!

Один молодой, ставя парус, от полноты чувств затянул на гуслярский лад:

Пьют вино удальцы побережья,
Рады женщины всего Приморья.
Говорят, поднимая стаканы,
Говорят, примеряя наряды:
– На небе Бог, на земле Россия,
Над проливами – ночной бич Авет!
Днем юнак в пещере почивает,
Свою милу нежит и ласкает,
Ночью Авет расправляет крылья
Вылетает из горного жерла
И врагов карает без пощады.
Дай тебе Бог удачной охоты!
Чтоб ходил ты в крови по колена,
Чтобы руки в золоте по локти!

– Сегодня мы танцуем, славим цветение земли, – важно объявила Дайра поутру. – Погода будет славная. Ты занимайся летуном и к нам не ходи.

– Кто будет в гости? – только и спросил Григор, поднимаясь с ложа. Выпроставшись из-под покрывала, он сладко потянулся в колеблющемся свете – зеркально отраженное от озера, мягкое сияние зари вливалось во вход пещеры, играло бликами на стенах. Дайра, натянув покрывало повыше, молча любовалась его ладной фигурой, казавшейся сейчас статуей молодого бога.

Он привык к тому, что водить хоровод с Двадцатью Девами – даже с двумя! – нельзя. Это Дайра ему запретила с самого начала: «Только со мной, иначе из гор не уйдешь». А выходить в мир приходилось – и с ней в том числе. Она давно не покидала озера, но когда сблизилась с ним, ей вдруг захотелось: «Пойдем!» Что возразишь на женское желание?.. Сам заплетал в косы ее золотые волосы, сам под платок укладывал.

Даже в кинематограф напросилась. «Что это?» – «Милая, там сенков на белой простыне показывают». – «Сенков?.. И не боятся, что вдруг с простыни сойдут?» Поняла ли кино про багдадского вора, неизвестно, но много смеялась: «Какие ж это сенки? Просто тени!»

Для выхода к людям она превозмогла себя – надела сапожки со шнуровкой и платье по щиколотку. На них безмолвно, вежливо косились, расступались перед ними. Только веницы, солдаты в увольнительной, позволили себе воскликнуть «Il mio Dio, che bellezza![12]», но от взгляда Григора попятились и смолкли.

– Придут Тиха и Янира.

– Стоит ли танцевать? Побереглась бы.

Дайра зашевелилась под тканью, нащупывая ладонью живот.

– Он еще совсем маленький. Как желудь. Ну, иди! Я буду одеваться.