Богатырские хроники. Театрология

— Ты недоволен, что твой хозяин продлил мне жизнь.

— Посмотрим, на сколько его хватит, — пропыхтел он. — А теперь, — с торжеством сказал он, — сын Даждьбога, повелителя дня, я вынесу тебя на солнце!

И он пихнул меня в кромешно темный лаз и захлопнул за мной дверь.

Прошли ночь, день и еще ночь, и еще день, а я все лежал в кромешной тьме, не слыша и не видя ничего вокруг. Воин вовсе потерял бы счет времени, но я знал, что считал верно.

Жар и зуд от укусов были почти нестерпимы; мучила жажда; тело не повиновалось мне. Я не знал, какими словами ругать себя за то, что провалился в волчью яму. Это было просто смешно, немыслимо, непредставимо, и я решил, что Сила Башни не только сковала мою, но и лишила меня самой простой осторожности, одурманив.

Я пробовал свою Силу и так и эдак. Все было напрасно. Я даже не ощущал Силы Башни и своих хозяев. Очевидно, действительно, все, что оставалось от моей Силы, — это замок на моих мыслях, которые никто по-прежнему не мог читать. Я молился Упири, потому что она все же не дала мне провалиться в темные воды Смородинки, из которых нет возврата. Но Упирь не отвечала. Тогда я решился на невиданное святотатство: я заговорил со Згой. Но то ли Зга вообще никогда не говорила ни с кем, то ли я не подобрал нужных слов, то ли я просто навсегда сделался немым.

Я был беззащитен, я ничего не знал о Башне, и никогда, наверное, ни один богатырь не был так постыдно беспомощен.

На третью ночь за мной пришли. Я даже не услышал, как отворилась дверь и как надо мною склонился служка. И я, как малый ребенок, разбуженный ночью, вздрогнул, когда он гаркнул:

— Просыпайся, бревно!

«Конец Святогору, — подумал я. — Не пробудиться, когда за мной пришли, — не богатырь больше я…»

— Холоп, — сказал я тем не менее спокойно, — помни, с кем говоришь.

— С глупым бревном я говорю. И зови меня — Молодой Волхв!

Я громко зевнул и сказал равнодушно:

— Холопом был, холопом и в землю ляжешь.

Он зашипел от злости:

— Если бы не Владыка, давно бы ты у меня верещал, как заяц. Отдаст он мне тебя. Долгой будет тогда твоя смерть.

— У меня и жизнь будет долгая. И не лайся тут! Делай, что приказано.

И он, бормоча что-то под нос, поволок меня вон из мерзкого лаза, и скоро я оказался в том же самом красном зале.

Старик сидел на полу, скрестив ноги, и, прищурившись, смотрел на свечи. Молодой Волхв бросил меня посреди зала и встал рядом, скрестив на груди руки. Долго все мы молчали, был слышен только треск свечей. Потом старик сказал, не глядя мне в глаза:

— Странно что-то. Вроде все твои тайны знаю, а чего-то понять не могу. Кто тебя от смерти спас?

— А служка твой Молодым Волхвом себя называет, и Кащеев он. Знаешь ты это?

Старик рассмеялся.

— Что Кащеев — знаю, а вот про имя такое звонкое от тебя услыхал. Ты, — обратился он к покрасневшему юнцу, — такое имя еще заслужить должен. Нагл ты, но за услужливость и любопытство жадное прощу тебя.

Тот поклонился в пояс и потупился.

— А вот ты не Кащеев, — продолжал я, — и ты мне тоже непонятен. Поговорим?

Старик немного раскачивался из стороны в сторону; так делают на Востоке, вроде от безделья, а на самом деле — Силу тормошат.

— Не знаю, — промолвил он, наконец, — говорить ли с тобой. Сам не пойму, что это я дни твои продлеваю. Видно, кто-то все еще помогает тебе.

— С кащенком Башню делишь, не боишься. А можно ли, такую Силу имея, отшельником жить? Возьмет ее у тебя Кащей, и не заметишь как.

— Может, и возьмет, — охотно согласился старик. — а может, и помилует. Я на его Силу не зарюсь.

— Земной власти хочешь?

— Равновесия, — равнодушно сказал он. — Это ты сломать порядок хочешь. Глупый ты. Надо, чтобы как на весах все: то в одну сторону склонится, то в другую, но чтоб ровно было все отмерено.

— Весовщиком быть хочешь? Сам меру всему определять?

— А хотя бы так. Когда не одна Башня будет, а несколько, так ни одна чаша и не опрокинется. Одних со свету сживут, другие народятся. Вырежут царство на Востоке — на Западе новое взойдет.

— Так и ты против Кащея, выходит.

— Кащей на одной чаше стоит, ты — на другой. А я ровности хочу, и не враг я Кащею.

— А я, значит, тебе помеха?

— Беспокойный ты больно и сильно чашу толкаешь.

Мы помолчали. Потом старик спросил:

— Ну и что же говорят в вашей земле про Башню?

— Врут все. Говорят — хворобы снимает. А она чаши, видите ли, уравнивает.

— Вот всегда так. Как что новое взошло — так, говорят, либо к погибели оно, либо к здоровью.

— Ты меня к Башне позвал?

— Не я, а глупость твоя собственная. Но в землю вашу я людей посылал. Попадется, думаю, Святогор дурной.

— И показывал Башню кому?

— Лечил даже пятерых, больных смертельно. Были они здесь и, как Башню поняли, так и рассказали. И соблазнила тебя Башня своей Силой, и попался ты.

И тут я вдруг понял, что Владыка Башни на самом деле ничего не знает, не знает, что мне сказала Смородинка, не знает, что я приехал к Башне вовсе не из-за ее Силы, а из-за дуба, и, может быть, даже не знает, что Кащей не бессмертен!

— В союзники приехал тебя звать, — сказал я. — Отчаялся землю мерить. На Белую башню понадеялся. А ты меня паукам скормил.