Богатырские хроники

— Пока ты был без сознания, здесь был Алеша, Но… на всякий случай… у меня есть моя Сила… я все время думала об этом… Ты видишь, над дверью стоит чан. Никто не знает, что стоит мне дернуть за веревочку, и чан опрокинется… А в нем такой настой, что даже Волхву бы не поздоровилось… Бабья защита, Добрыня… Я все привыкла делать сама. Я ведь сирота. Растила меня бабка. Она и научила всему. А Сила у меня была. Единственное, что было в моей жизни, — это бабка и Сила. А потом бабка умерла — не от болезни: от старости, и мы ничего не могли поделать — ни она, ни я…

— Но ведь многие хотели взять тебя в жены…

— Ты угадал. Многие.

— Но ты живешь одна.

— Один хотел жениться на знахарке. Второй хотел стать золотых дел мастером. Третий хотел научиться владеть мечом. Четвертый хотел ковать мечи. Но если я хочу лечить людей, то ни один из них не хотел лечить зло.

— Лечить зло?

— Ты не согласишься со мной, но я думаю, что зло нужно лечить. Конечно, многих нужно отсекать, как гниющую плоть или заразу, но зло в людях вообще нужно лечить…

— Я знаю человека, который бы согласился с тобой. Мой Учитель.

— Я думаю, что он приходил сюда…

— Что?!

— Когда ты был в беспамятстве, какой-то человек приходил сюда в одежде монаха… Я испугалась поначалу, почувствовав большую Силу, но тут же поняла, что его Сила добра… Он долго сидел над тобой, а потом ушел. Я почувствовала, что он сильно помог тебе.

— Что он сказал тебе?!

— Он все время молчал и уже в дверях сказал только одно: «Передай Добрыне, когда он окрепнет, что он идет по самому следу волка. И передай еще: когда одни люди уходят из его жизни, приходят другие».

— И он не говорил с тобой?

— Нет.

— И ты не говорила с ним?

— Нет.

— Я много говорил в бреду, Многое было для тебя новым. Что тебя поразило более всего?

— Твое одиночество.

— Что испугало тебя больше всего?

— Твое одиночество.

— Чему бы ты позавидовала более всего?

— Умению терпеть его.

— Ты выйдешь за меня замуж?

— Да, Добрыня.

Через неделю мы обвенчались. И великий князь киевский позвал нас — мою мать, мою жену и меня во дворец и одарил нас. Но он не говорил со мной о Волхве…

Мы стали жить в новом доме. Но Маринка не захотела продавать старый. Она по-прежнему лечила людей в нем. Моя мать сказала мне, что ее Сила действительно очень велика.

Было странно иметь свой дом после многих лет скитаний, хотя я знал, что придет весна и я снова пущусь в дорогу.

— Когда ты решила стать моей женой? — спросил я однажды Маринку.

Она улыбнулась:

— Когда ты переступил мой порог и я увидела, что только я одна могу спасти тебя. И потом… — Она опустила голову. — Ты спрашивал меня, не говорил ли со Мной твой Учитель. Он говорил… Когда он уже стоял на пороге и передал тебе, что ты идешь след в след волку… После этого, не оборачиваясь, он сказал мне: «Если Добрыня попросит тебя стать его женой, скажи «да».

Глава двадцатая

Когда просыхают дороги, для богатырей наступает время больших дел.

В распутицу, а по большей части и в зимнюю непогоду можно сидеть в тепле и размышлять о делах минувших и будущих. С теплом же оживает все. Пока я был очень молод, я полагал, будто понятие «жизнь» заключает в себе только свет, а вся тьма скрывается под знаком смерти. Теперь я уже давно знаю, что ошибался. Ведь и в смерти есть свет, раз Спаситель обещал нам жизнь вечную; но и в жизни есть тьма, потому что силы зла отпущены на свободу. Я не знаю, зачем это понадобилось Ему, в чьих руках все начала и концы, но, видно, так нужно.

С теплом же выползает на свет всякая нечисть. В оживающих реках начинают плескаться русалки; по молодой траве крадется леший; сбиваются с дороги и гибнут в болотах, завлеченные голубыми мертвецкими огнями, целые рати. Степь собирается на дальних рубежах, чтобы, насадив солнце на пики, пуститься в кровавый набег. И по весне, неведомо откуда, неприметно пускается в путь враг Русской земли Волхв…

В теплое время нет богатырю ни сна, ни отдыха. Дороги стелются перед глазами, даже когда закроешь их. И — то клинки, то полчища, то чьи-то злые глаза…

Когда на вербе проклюнулся серый пух, я получил известие, что Илья ждет меня в Чернигове. Я понял — старик что-то замышляет, и не мешкая, простившись с семьей, отправился в путь.

Отяжелевшие за зиму шмели, шершни и пчелы кружили над полянами, тычась в стволы деревьев. В синеву небес рвались птицы. Снег, лежавший в лощинах, казалось, просил, чтобы его оставили поглядеть на всеобщее ликование, тепло и свет, и все вокруг смотрело так хорошо и добро, что казалось — действительно оставят. Илья встретил меня на пороге избы.

— Ты торопился, Добрыня, — сказал он с усмешкой. — Видно, наскучался за зиму?

Я вошел в дом; поначалу в полутьме я не понял, кто сидит за столом, но тут же лукавым смородиновым блеском на меня сверкнули глаза. «Алеша!» Мы обнялись.

Мы сидели за столом, медленно хмелея. Алеша поглядывал на меня, я — на Алешу. Наконец Илья не выдержал.