Богатырские хроники

Что-то стало неуловимо меняться вокруг. Все было вроде то же — черные ели с ярко-зелеными кончиками молодых побегов, красные почки на деревьях, пушистые сонные комочки на вербах, мокрая дорожная колея, растущая на глазах трава, звон птиц над полями, задиристый их перещелк в лесах, глухо отдающийся в чаще, жуки, сухо бухающиеся в кольчугу, привлеченные отсветами солнца, отражения деревьев в шлемах товарищей — но что-то странно изменилось. Нет, здесь не было ощущения злой Силы, подобно той, что встречала на подъездах к Идолищу Поганому или к Крепости в Таврии. Мы часто переговаривались вполголоса. Сомнений не было — мы въезжали в царство Смородинки. Поля кончились давно. Лес шумел как-то по-особенному. Я бы сказал — осмысленно, так, как он не шумит нигде. Словно от травинки к травинке, от ствола к стволу передавалось: богатыри едут! Эй, Смородинка, слышишь? Та Сила, которую чувствовал я, была Сила изначальная, которой обладала земля до нас, людей, пока мы еще не пришли, Она была не Добра и не зла, но могуча. Когда начинал шуметь лес, казалось — он может поднять нас в воздух вместе с конями и унести куда-то.

— Заметили, богатыри? — сказал Илья тихо. — Ле-шего-то не слышно и не видно.

И в самом деле, никто не звал в лес, никто не мелькал тенью за елями, никто не смеялся тихонько в спину. Лешие остались там, в обычных лесах. В царстве Смородинки им места не было. Тем не менее мы ехали по наезженной дороге, и Смородинка все приближалась — Сила ее прибывала. И вот неожиданно дорога кончилась, и мы оказались на краю небольшой вырубки. Две избы; кто-то работает на крохотном поле. Мы остановились. Вечерело. Предстояло решить, оставаться ли на ночь здесь или, напротив, ехать дальше. М стали совещаться. Пока мы стояли, к нам пошел человек; мы разглядывали его. Белозубый, молодой, о шел нам навстречу, широко улыбаясь.

— Здравствуйте, богатыри, — весело поклонился он нам. — Заходите в дом, отдохните с дороги.

Изба, в которую он нас привел, была чисто выметена. У печи хлопотала ласковая старуха.

— Сейчас за стол, сейчас за стол, — приговаривала она.

— Не можем мы за стол, мать, — сказал с досадой Илья, жадно втягивая в ноздри запах варева.

— Это отчего же?

— А пост у нас, — сказал Илья сумрачно; ему очень хотелось поесть и попить, но он помнил: от людей со Смородинки принимать ничего нельзя.

— Пост? У богатырей-то? — изумился молодой.

— Угу. Вон самый страшный постник. — И Илья кивнул на Алешу. — Всю зиму на коленях перед иконой простоял. На ногах до сих пор мозоли.

— Так хоть воды испейте.

— И воду нам нельзя, мать. С утра выпьем — а дальше ни глоточка. А вот сесть — сяду. — И Илья с кряхтеньем присел на лавку.

Я вышел осмотреться. На крыльце второй избы сушились молодые травы. Я пошел туда: часто можно понять, чем дышит человек, если знать, какие травы он собирает, особенно в такое колдовское весеннее время.

Но тут же на крыльцо выбежала старуха.

— Ни-ни-ни, милый, — закричала она, — там у меня невестка болеет.

— Так, может, полечу?

— Лучше ей уже, милый, лучше.

Я долго бродил по вырубке, прислушивался. Из второго дома никаких звуков не доносилось; есть там кто-то или нет, сказать было трудно. Я походил по окрестному лесу. В глубине стоял старый Перун в человеческий рост, вырезанный грубо и глядящий страшно. Я присмотрелся: подножие идола было залито засохшей кровью. Я потрогал пятна: насколько я разобрал, кровь была птичья, но я мог ошибаться.

В избу я поспел, когда молодой хозяин ужинал, а старуха, подперев щеку, рассказывала:

— Так и живем втроем: сын, невестка да я. Кормимся больше от леса, да кормимся сытно, вкусно, попробуйте-ка!

— Пост, пост, — отмахивался устало Илья, как от пчел.

— А что, правду говорят, что все теперь молятся новому Богу? — полюбопытствовал хозяин.

— Правда, — кивнул Илья.

— Вот и я говорю, — вмешалась старуха, — силен, наверно, Бог-то новый.

— Новые, старые, — уклончиво вздохнул Илья, — все боги.

— Только новому ноги кровью не мажут, — сказал я.

Старуха засмеялась:

— Да я птичку, птичку лесную, милый, малую тварь, а Перуну, может, и приятно!

— Куда путь держите? — спросил вдруг молодой. — От нас дорог никуда больше нет. На одну только Смородинку.

— На Смородинку, на Смородинку, — забормотал Илья. — На Смородинку эту самую и едем.

Старуха охнула. Молодой отложил ложку.

— Не ездите, не ездите, милые, — запричитала старуха. — Сгинете все как есть. Давно туда уже люди не Ходят — и верно делают. Не для людей эта речка.

— Ну а где она, речка-то эта? — допытывался Илья.

— Не знаю и не скажу, милый, — качала головой старуха, — не хочу посылать вас на смерть лихую.

— Значит, сами найдем, — сказал Алеша.

— Вы-то как живете с ней рядом? — спросил я.

— Ой, мы ее не знаем, и она нас не знает. Так, притулились под боком, — отвечала старуха.

— Что же, хотят ехать — пусть едут. Не хотят есть-пить — пусть не едят — не пьют, — сказал хозяин. — Не нам с тобой, мать, богатырей судить. Пора ложиться. Мы с солнышком ложимся, с солнышком встаем.

Легли. Мы в одной избе со старухой, хозяин пошел в другую, сказал: к жене.