Богатырские хроники

— Ты правильно сделал, что поддался, — сказал он шепотом. — Нелегко было сдерживаться, да? Святополк — он зверь, он бы извел тебя, если бы ты победил. Я Данила, я служу во дворце и просто хотел сказать, раз ты в первый раз здесь, — остерегайся Святополка. Его братья, Борис и Глеб, совсем другие, правда, они сильно младше, но — руку даю на отсечение, — когда подрастут, не будут такими зверьми. Да и старшие братья — Ярослав, да? — лучше…

Наученный горьким опытом, я уже держал язык за зубами и не бухнул, что Святополк напомнил мне хоря и что на мечах биться я почти не умею. Признаться, я соскучился по сверстникам за время странствий с Учителем и увлекся разговором. Данила быстро поведал мне, что великий князь последние дни «сам не свой», видно, что-то стряслось, наверное, какое-то дурное знамение, все во дворце настороже, все боятся, как бы с великим князем чего-либо не случилось, потому что Святополк так и метит править и свирепствовать, что он ненавидит братьев и отца, как говорят, ненавидит тоже, что пользуется именем княжича и не дает прохода девушкам, причем, зашептал Данила, хвастается, что спит с теми же, что и его отец. Тут на крыльце показался Учитель и знаком велел подойти. Я наспех попрощался с Данилой и бросился к нему.

— Я уже слышал, что Святополк победил одного из лучших воинов земли Русской, — сказал Учитель с улыбкой. — Что тебе рассказал этот мальчик?

Я честно повторил, смертельно покраснев, все, что узнал о похождениях Святополка. Учитель посерьезнел:

— У Святополка душа волка, а сердце лисье. Насколько я знаю, все, что тебе рассказали, — правда. Я узнал кое-что очень важное: в ту ночь князь был не один. С ним была дочь сокольничего — Настя. Тринадцати лет, между прочим, да… Он велел обыскать и ее — браслета при ней не было. Так что мы остаемся, Добрыня, с князем, скрывающим свое распутство, Святополком, мечтающим вырвать власть из рук отца, и шипением змей… Пора, князь собирает свою семью.

Вечер с семьей князя оказался мне в тягость. Князь был мрачен; смотрел на огонь не мигая, в точности как ненавистные ему змеи. Домашние не отваживались его развлекать. Все, как показалось мне, ходили под бедой и переговаривались шепотом; один Святополк был возбужден. Он то и дело бросал испытующие взгляды на отца. Учитель старался поддерживать разговор, что было нелегко; он рассказывал о своих странствиях в восточных землях. Князь сидел неподвижно, иногда по привычке спрашивал о военной силе царств, которые видел Учитель. Младшие сыновья — Борис и Глеб — быстро увлеклись рассказом; глаза их сияли от возбуждения. Я же слушал вполуха, думая о проклятом браслете.

В голове у меня сложился план, и я понял, что во что бы то ни стало должен повидать Настю.

Наконец, князь тяжело поднялся; мы распрощались, и я сказал Учителю, что хочу найти Данилу, — это было полуправдой, потому что только он один мог помочь мне. Учитель кивнул.

Данила был польщен. Я завел разговор о похождениях Святополка. Данила слегка смешался, но, когда я произнес «Настя», закивал и прошептал, что Святополк похвалялся именно ею, когда говорил о победе над отцом.

— Вот бы посмотреть на нее, — сказал я.

— Не надо, — сказал Данила. — После того как что-то случилось наверху, она плачет.

— Только гляну издали, — упрашивал я.

Данила быстро сдался и, пугливо озираясь, повел меня длинными переходами; наконец, застыл перед одной дверью и тихонько приоткрыл ее.

В ту минуту Настя не плакала. Она сидела на лавке, неподвижно глядя перед собой и будто видя кого-то, — как я понял потом, так сидят только женщины в часы горя. Она была высокая, тоненькая, похожая на мальчика.

— Данила, кто-нибудь здесь умеет подражать звериным голосам?

— Конечно. Конюший князя.

— А кто еще?

— Многие пробуют, но он — от глухаря или от лося не отличишь. Князь часто берет его на охоту.

«Что делать?» — вертелось у меня в голове. Конечно, по совести надо было пойти к Учителю и рассказать ему, что пришло мне на ум. Но глупая жажда заслужить похвалу самостоятельным деянием побудила меня пробормотать:

— Я хочу поговорить с этим конюшим.

Данила смотрел на меня с сомнением. Все это, как видно, начинало ему казаться немного подозрительным. Но я как-никак приехал с Никитой и, более того, считался его учеником, и, пожав плечами, Данила повел меня к конюшне. С замирающим сердцем я услышал тихое ржание переговаривавшихся коней, но в конюшню войти не успел: дверь отворилась, и из нее вышел человек. Он остановился и смотрел на нас. Это был Учитель.

Неимоверный стыд и раскаяние охватили меня. Я пробормотал Даниле, что Учитель уже, видно, переговорил с конюшим (чем, как я понял позднее, только утвердил себя в его глазах — я действовал вместе с богатырем ради какой-то таинственной цели!), и виновато приблизился к Учителю.