Богдан Хмельницкий

Одно только его беспокоило — захотят ли этого казаки. Люди бегут от шляхетского своеволия за пороги, а многие еще дальше — на Дон. В Варшаве не на шутку обеспокоены. А донской атаман Михаил Иванов Татарин всех без разбору беглецов принимает с радостью. Передавал и ему, Хмельницкому: если будет несносно от шляхетского своеволия, чтобы приходил. Примут его на Дону как брата. Но его сердце переполнено народной болью и ненавистью к магнатам, заливающим кровью его родину. Не может он покинуть Украину.

И все настойчивее приходила в голову мысль, что если снова восстанет народ и казачество, именно ему предстоит стать во главе его. И Павлюк, и Сулима, и Гуня казнены, Острянин в России. Видно, судьба выбрала его. Он чувствовал это и много размышлял над тем, почему казацкие восстания, в которых он участвовал, терпели поражение. Вот если бы тогда они были больше связаны с народом, крестьянами да беднейшими казаками, да если бы заручились поддержкой России, все обернулось бы совсем иначе.

Хмельницкому сейчас, как никогда, нужен был совет. Кому доверить свои мысли? И он вспомнил о давнем знакомом Петре Могиле. С той памятной Цецорской битвы прошло более четверти века. За это время большие перемены произошли в судьбе Могилы. Блестящие связи (он был родственником князей Вишневецких), несказанные богатства, образование в заграничных университетах (он был учеником знаменитого Франсуа Верона, учителя Рене Декарта) — все это давало ему возможность избрать военную или придворную карьеру, но он избрал другое поприще — церковного и культурного деятеля.

В 1622 году Могила впервые приехал на Украину. В это время от ран, полученных в битве под Хотином, умирал гетман Петро Сагайдачный. Могила со своим отрядом также участвовал в этой битве, и они хорошо узнали друг друга. После этого он еще несколько раз приезжал в Киев на церковные праздники, сблизился с митрополитом Иовом Борецким, который позднее станет его духовником. В 1625 году Могила оставил светскую жизнь и постригся в монахи, в 1627-м — его избирают архимандритом Киево-Печерского монастыря, а в 1632 году — киевским и галицким митрополитом.

Хмельницкий знал о больших усилиях, которые пришлось приложить митрополиту, чтобы добиться у польского короля признания легального положения православной церкви на Украине, о его борьбе против унии, заботе о просвещении (благодаря его стараниям на основе братской школы была создана Киево-Могилянская коллегия), читал его «Евангелие учительное» и «Анфологион».

Правда, не все были им довольны. Одни укоряли его за чрезмерную скупость, другие — за гордость, третьи — за властолюбие и даже жестокость. Немало было и таких, особенно среди мелкого казачества, которые подозревали его в большой приверженности к магнатам, как польским, так и украинским. Понимая противоречивость личности Могилы, Хмельницкий видел, что он всего себя отдает святому делу просвещения, защите православия, и тянулся к нему.

Митрополит вышел в светлом легком подряснике до пят, который подчеркивал его худобу, благословил Хмельницкого и пригласил в зал. Ходить ему было уже тяжело, видно, хвори не на шутку одолели. Высушенная рука, восковое лицо, болезненный блеск глаз… Хмельницкого до боли потряс вид митрополита, еще недавно такого деятельного. Придя в себя, он рассказал обо всем, что волновало его, что требовало совета, и тот после глубокого раздумья ответил:

— Недолго, видно, осталось мне вершить дела на этом свете. Знаю, не встретимся более, но сказать хочу, что дело, задуманное тобою, праведно. И мысли, Богдане, ибо великое дело требует и мудрых мыслей. Отбрось все суетное и единовременное, зри едино великое и вечное. Благословляю тебя на великое начинание, и да будут прокляты те, кто, будучи в состоянии помогать тебе и товарищам твоим рассудком или оружием, не сделают этого.

Митрополит опустил отяжелевшую голову. Видно, сказанное утомило его. Хмельницкий поднялся.

— Благодарю, владыка, — проговорил тихо. Низко поклонился и вышел.

Из летописи Самоила Величко[31]: «1647 год, генваря 1, православный архиепископ, митрополит киевский Петр Могила, камень православной веры, великий защитник и оберегатель церквей благочестивых, на ляхов и униатов бич тяжкий, во вечную жизнь переселился и погребен в Лавре в монастыре Печерском, по нем поставлен православным митрополитом Сильвестр Коссов».

Через несколько дней подъезжали к Субботову. Очевидно, кто-то предупредил домашних. До селения оставалось еще несколько километров, а им навстречу уже неслись на конях его сыновья, а за ними — челядь. Первым, как всегда, с радостным гиком скакал Тимош. Хмельницкий невольно залюбовался и ладной фигурой сына, и его посадкой. За ним в сопровождении старого казака приближался Юрась.

— Вот так казарлюги! — не удержался Хмельницкий. — Хоть на низ с ними!