Богдан Хмельницкий

«После того, — говорится в ней, — как живший около базара в доме Аветик-оглы глава казаков гетман Богдан Ихмелиски (Хмельницкий. — В.З.) вернулся к Днепру, его величество Ислам-Гирей хан послал к нам через Сююп-агу приказ, чтобы мы содержали в нашей крепости сына его Темоша в качестве аманпта (заложника). Когда мы, ударив челом, сказали, что не можем принять Тимоша, Сююп-ага, рассердившись, сказал: «Вы, не боясь, приказ высокосановского хана бросаете на землю и противитесь ему, — так знайте же, что к Балта-Таймезу[65] дотронется топор!» — так сказавши, он разгневался и отъехал.

На сердце общины пало великое уныние. Потом старый Эрби, вместе с Ходжашем и Тохтамышем[66], сев на коней, догнали у Салачнка[67] Сююп-агу и сказали: «Сююн-ага, ты ведь знаешь, что мы всегда послушны приказу хапа-отца, но мы ведь с этими казаками канлы (кровная месть. — В.З.), и мы боимся, чтобы наша молодежь, сцепившись с этим сыном гяура[68], не произвела кровопролития». После того как они это пояснили, у Сююп-аги отлегло на сердце, и гнев его прошел. Он сказал: «Доложу отцу-хапу, ждите!»

Три дня и три ночи мы ждали, и с Качи-Сарая его величество через диван-чауша[69] послал нам радостную весть: «Если жители крепости питают кровную месть, то пусть казак Темиш остается в армянском квартале». Община паша весьма обрадовалась. Старый Эрби прочел молитвы всевышнему: хвала богу, с головы нашей спала великая скорбь и жестокое горе. Вражеский же сын — проклятый Темиш остался в доме Аветика. Писано в 5408 г. (1648 год н. э.)».

Когда Тимофей рассказал Хмельницкому, как его возили в крепость Кырк-Ер, но старейшины караимской общины крепости отказались его принять, гетман сразу понял причину этого. К нему уже не раз доходили угрозы этой общины о кровной мести. Дело в том, что на него была возложена общиной ответственность за смерть старшины Ильяша Караимовича, убитого казаками при переходе плывших по Днепру на помощь Стефану Потоцкому реестровых казаков на сторону восставших перед битвой под Желтыми Водами.

Сторонник польской шляхты старшина реестровых казаков Ильяш Караимович был выходцем из Крыма из рода Узунов, который и проживал в крепости Кырк-Ер. Он не порывал связи со своими сородичами и соплеменниками. И когда к ним дошла весть о смерти своего сородича, они поклялись совершить кровную месть и сообщили об этом Хмельницкому. Однако караимские старейшины крепости хорошо понимали, что значит для Ислам-Гирея анамат Тимофей, и постарались оградить себя от беды. Тем более что Сююн-ага пригрозил самой страшной угрозой, что к Балта-Таймезу дотронется топор.

Дело в том, что это старинное кладбище, расположенное близ крепости в долине, носящей название Иосафатовой, сплошь заросло вековыми дубами, рубить которые у караимов, унаследовавших от своих предков хазар верование древопочитанпя, считалось за великий грех. В переводе с татарского «балта-таймез» и означало «топор не коснется».

Все это было известно Хмельницкому, и он был рад, что сын вернулся из Крыма, избежав несчастья.

Прибежал казачок и доложил, что прибыли казаки с задержанным русским, просят принять их.

Когда он вошел в горницу, там уже были казаки от полковника Алексея Тимушкина, посланного им в Киев, и среди них мужчина с открытым лицом, статность которого подчеркивала ладно сидевшая на нем легкая одежда. Все поднялись. Он поздоровался и разрешил сесть. Потом обратился к русскому:

— Расскажи, какой ты человек и куда послан?

Видя, что перед ним сам Хмельницкий, человек подтянулся и слегка глуховатым от волнения голосом отвечал:

— Я есть стародубец Григорий Климов. Посылали меня мая в 26 день из Севска воеводы, стольник Замятня Леонтьев да Иван Кобыльский, с грамотами к Адаму Киселю. И как отъехал я от Киева версту, тут меня взяли запорожские казаки. Я им сказывал, что я московский человек, а послан из Севска к Адаму Киселю от воевод с письмами.

— А что это за письма? — Хмельницкий внимательно посмотрел на Климова. С минуту поколебавшись, тот добыл из-под кафтана свертки и протянул их Хмельницкому.

Хмельницкий взял протянутые письма, распечатал и стал молча читать. По его суровому сосредоточенному лицу трудно было понять, как он относится к прочитанному.