Богдан Хмельницкий

— Постойте, постойте, братья! — начал было один молодой казак, вскакивая на пень, но толпа не дала ему говорить.

— Молчи! Слезай! Умнее не скажешь! — раздалось со всех сторон. И несколько пар сильных рук протянулись к пню, и в одно мгновение казак исчез в толпе.

— Пусть Пешта говорит! Говори, Пешта! — закричали окружающие Пешту казаки.

Пешта поднялся было на пень; но крики и свист, раздавшиеся с противоположной стороны, заглушили его слова.

В это время взобрался на пень Половец и, не имея голоса, чтобы покрыть забурлившую снова толпу, начал махать руками и усиленно кланяться на все стороны, чтобы обратить на себя внимание.

— Половец-дид хочет речь держать! — подняли ближайшие шапки вверх.

— Дети мои, сыны мои, — начал дрожащим от волнения голосом дед, — не то что сыны, а внуки! Стар я, послужил на своем веку моей дорогой Украйне, а все-таки не хочется умирать, не учинивши какой-либо послуги... Не годен я уже на эти походы, дорогой разгублю свои кости... Там, на льду, осталось наше знамя, мы с ним состарились вместе. Так позвольте мне, Панове товарыство, — поклонился он с усилием на три стороны, — лечь рядом с ним... Я пойду, полезу, прокрадусь в замок и всажу пулю в лоб этому извергу, этому сатанинскому выплодку, что так насмеялся, наругался над всем, над всем, что у нас было святого...

У старика тряслась покрытая серебряными пасмами голова, по щекам струились слезы. Вся его согбенная фигура, освещенная с одной стороны красным заревом, производила потрясающее впечатление и взывала к отмщению.

— Знамя, братцы, знамя! — вырвался среди толпы стон и заставил всех вздрогнуть.

Наступило грозное молчание.

— Старца не допустят... на кол посадят, — кто-то тихо вздохнул.

— Стойте! — раздался чей-то зычный, удалой голос.

На пне, возвышаясь над всей толпой, стоял Чарнота.

Клок белокурых волос вырвался у него из-под шапки, голубые глаза горели воодушевлением.

— Братья, товарищи, — кричал он, хватаясь за саблю, — да мы сейчас, сегодня же можем разметать ляхов!

От охватившего его волнения голос Чарноты прервался на миг, но он продолжал снова с возрастающим огнем:

— Я был возле замка; там идет повальное пьянство. Жолнеры расквартированы далеко. В замке душ полтораста панов да триста солдат. Через два-три часа все будут лежать покотом. Да разве каждый из нас не возьмет на себя по пяти пьяных ляхов? Я беру десять! Зато уж пошарпаем гнилую шкуру Потоцкого, осветим замок, да и посмеемся же, братья, за наш позор, за Маслов Став!

Страшный, исступленный крик не дал ему окончить.

— Идем! — бурей заревело кругом. Сотня рук протянулась к пню подхватить Чарноту. Напрасно пытался говорить Нечай, напрасно кричал Кривонос, — толпа не желала больше слушать никого и ничего. Как поток бешеной лавы, двинулась она к выходу.

Вдруг неожиданно выросла против толпы у входа чья-то мощная и статная фигура.

— Остановитесь! — раздался повелительный крик.

Толпа отхлынула и окаменела...