Богдан Хмельницкий. Книга первая Перед бурей

— Ну, что там старое, друже, вспоминать, — ударил Богдана по плечу Чарнота, — предосторожностей у нас, правда, много, да иначе и нельзя, такая наша здесь доля: кругом ищут, рыщут везде Яремины слуги, только это болото и защищает нас, а узнай они здесь нашу потайную тропинку — живо бы накрыли! Потрудились, правда, братья занадто: видишь, они у нас, — указал он на Лысенка и Вовгурю, — на сторожевом посту там стоят. Ну, а в военном деле, сам знаешь, уже лучше пересолить, чем недосолить.

— Так, так, — согласился невольно Богдан.

— Ну, а теперь одевайся поскорее, друже, да выпей для подкрепленья сил немножко вот этой целющей водицы, да и гайда в дорогу. Брат Максим уже давно нас ждет.

Богдан оделся, согрелся несколькими глотками водки, и путники отправились наконец в путь; переправились по маткам, как по понтонам, на другую Сторону, пошли зарослями, перебрались ползком через чагары, еще раз переправились по маткам и выбрались, наконец, на тот таинственный, затерявшийся между недоступными плавнями жабиный остров, где уселся своим вольным кошем Кривонос.

Весь остров был покрыт кудрявою зеленью приречных древесных пород, между которыми преобладала верба; седоватые, мягкие волны ее отливали серебром и придавали картине особенную прелесть.

По пути к землянке Чарнота отделился было куда-то в сторону и теперь вышел вместе с Кривоносом навстречу Богдану.

— Слыхом слыхать, видом видать! — протянул Кривонос еще издали руки. — Каким тебя ветром занесло в эти жабьи трущобы?

— Ветром добрым, хорошим, — ответил взволнованно Богдан, — давно жданным и только теперь посланным нам господом богом.

— О?! —обнял его Кривонос. — Так это что же? Значит, и я дожился до такой радости? Только постой, постой, друже, какая весть? Или такая, чтобы, засучив рукава, вы-купаться по горло во вражьей крови и упиться ею допьяна, или, может быть, вновь «обицянки-цяцянки, а дурневи радость»?..

— Нет, уже не обицянками пахнет, — возразил возбужденно Богдан, — а скоро начнется и пир, да такой, что враги наши запляшут на нем до упаду!

— Э, да на таких радостях нужно выкупать и душу в горилке, — вскрикнул Кривонос. — Гайда ж в мой курень! Милости прошу: почти и мой угол, и мою чарку!

Землянка была вырыта, очевидно, наскоро и не приспособлена для жилья; она представляла довольно большую и неглубокую яму, прикрытую сверху лозой и дерном, а внизу устланную соломой. Через солому просачивалась в иных местах грязная вода, а потому сверх соломы набросаны были воловьи да овечьи шкуры, а сверх них уже лежали плащи и полушубки. В углах валялось ценное оружие и разная утварь, между которой блистала и серебряная посуда. Хозяин и Богдан улеглись на шкурах, а Чарнота засуетился, и через минуту перед ними появился огромный окорок, половина барана, хлеб и сулея доброй горилки. Выпили по ковшу, по другому и принялись за еду. Утоливши голод, Богдан рассказал подробно друзьям о речах короля, о разговорах с Оссолинским и Радзиевским, о планах этой кучки истинно преданных его величеству и благу отчизны людей, о желании их приборкать магнатов, поднявши власть короля, о стремлении привлечь на свою сторону Казаков, единственных и вернейших в этом деле помощников, для чего и затевается ими война. Кривонос слушал эти доклады с мрачным вниманием, опоражнивая ковш за ковшом и приговаривая себе изредка в ус:

— Чулы, слыхали!..

Когда же Богдан прервал свой рассказ, потянувшись за сулеей и за кухлем, то Кривонос глубоко вздохнул и произнес разочарованным голосом:

— Стара байка!

— Да, ничего нового, — вздохнул и Чарнота.

— Постойте, панове, — улыбнулся Богдан, — дайте промочить глотку!

— А коли так, друже, то промочи, — подсунули сулею товарищи.

— Видите ли, братове, — крякнул Богдан и заметил вскользь Чарноте: —Добрая у тебя горилка, ровно кипит... Да, так видите ли, обо всем этом мне намекали и в письме на Масловом Ставу, да лично-то я убедился в правоте этих сообщений, только свидевшись с королем, после морского похода, когда он меня отправил за границу с поручениями нанимать войска и заключать союзы.

— Все это, друже, журавель в небе, — произнес нетерпеливо Чарнота, закашливаясь от сильной затяжки дымом.

— Есть и синица в руке, — поднял голос Богдан. — Вот сейчас получены мною через полковника Радзиевского уже прямые распоряжения готовить чайки к походу, получены на это и деньги; кроме того, присланы нам бунчук, булава и наше старое, повитое славою знамя, увеличено число рейстровиков, обещано возвратить права.

— Наше знамя, — вскрикнул Чарнота, не слушая уже остальных слов Богдана, — вернулось из плена? Опять услышим шелест его!? И булава засверкает перед войском? А с нею и боевые потехи... и бури... и грозы... и стоны врагов, и казацкий покрик! Эх, друзи мои, браты родные! — обнял он порывисто Богдана. — Да ведь это такой пир, такой праздник, что сердце не выдержит сидеть в этой клетке, — ударил он себя кулаком в грудь, — а выскочит от радости! Наливай, наливай полные, Максиме, ковши, чтобы через край лилось, как у меня на душе!