Богдан Хмельницкий. Книга первая Перед бурей

— Изверги! Душегубцы! — вскрикнул Богун. — Ну, счастье их! — потряс он по направлению к крепости кулаком. — Господь отвел! А уж я было поклялся в душе искрошить этих двух жироедов, если волос один...

— Спасибо, спасибо вам, друзи, — протянул Богдан своим друзьям руки, — но все же, как тебе поручил наказ гетман и как он сжалился, как спас меня?

— Спас тебя, пане Богдане, не гетман, а ангел — это его чудо: только такое святое, горячее сердце могло смутить гордыню панов и разогреть им состраданием души... Только она, прекрасная и великая...

— Да кто же, кто?

— Ганна Золотаренкова.

— Она? Галя? Чудная это душа и золотое сердце, — сказал Богдан с глубоким чувством. — Но как, каким образом?

— Как? Сама полетела ночью в Чигирин на пир к Конец- польскому и вырвала у него эту защиту.

И Богун в пламенных и сильных словах описал подробно славный подвиг отважной и свято преданной девушки.

— Да, это десница божия надо мной и над бедною семьей моей, — поправил быстро Богдан запорошившуюся ресницу и набожно поднял к небу глаза. — Но кто же ей сообщил о моей беде? — прервал наконец минуту безмолвной молитвы Богдан.

— А вот кто! — показал на Ахметку Богун; хлопец стоял за углом с казаками и не был прежде виден, а теперь очутился лицом к лицу.

— Ахметка! — вскрикнул Богдан. — А я и забыл про него... Так память отшибло!.. Только узнал от дьяволов, что ушел... Сыну мой любый, — раскрыл он ему широко объятия, и Ахметка с криком: «Батько мой!» — бросился к Богдану на грудь и осыпал его поцелуями.

— Ахметка дождался батька! — смеялся и плакал в исступленной радости хлопец. — Ахметка никому не даст батька! Пусть Ахметку разрежут на шашлыки, пусть его кони изобьют, изорвут копытами, а Ахметка батька не бросит... Ай батько мой! — то отрывался, то снова припадал хлопец и целовал Богдану и шею, и грудь, и колени.

— Да, тоже сокол, — кивнул головою Богун, — а сердце у хлопца такое, — что черт его знает, да и только... И удали, — что у запорожца! Славный юнак, и еще лучшим лыцарем будешь! — ударил по плечу хлопца Богун и обнял по-братски. — Хочешь со мной побрататься?

— Да разве я дурень, чтоб не хотел? — смеялся гордый и счастливый хлопец.

— Так и побратаемся. Ей-богу, побратаемся — и кровью поменяемся, и крестами!

— А что, Панове, — прервал Ганджа, — сразу ли двинемся в путь или подночуем у Лейбы?

— Лучше, друзья, подночуем, — отозвался Богдан, — а то я в той чертовой яме десять дней не ел и не спал. Сначала утешала хоть люлька, а уж когда и тютюн вышел, так я порешил пропадать, да и баста!

— Разве у меня в черепе этом, — ударил себя по шапке Ганджа, — гниль заведется, чтоб я им, собакам, не вспомнил!

— Да и у меня самого, брат, надежная память, — улыбнулся Хмельницкий. — А что, Ахметка, может, передали мне из дому что-либо из одежи?

— Целую связку, вот за седлом, — ответил весело хлопец.

— Чудесно, — потер руки Богдан, — тащи это все за мною к Днепру; выкупаюсь — и к Лейбе, а вы распорядитесь там, Панове, вечерей.

— Ладно, — ответил Богун, — только не поздно ли, батько, затеял купанье? Ведь смотри — сало идет.

— Пустое! — засмеялся Богдан. — Вместо мыла будет!

Передав казацких коней, Богдан с Ахметкой спустились с обрывистой кручи к Днепру. Старый Дид{95} бурлил у берегов водоворотами; рыхлые, мелкие льдинки, точно потемневший снег, прыгали, мчались и кружились на далеком пространстве, производя какой-то особенный шорох. Наступали сумерки; заря догорала; легкая дымка облаков светилась бледно- розовою чешуей, переходя в нежные лиловые тона; на противоположной части неба из-за черепичных крыш и пригорка подымалась пожарным заревом медно-красная, надутая и как будто приплюснутая луна.

Богдан быстро разделся и ринулся стремительно в воду; с шумом и брызгами разлетелась грязно-белого цвета масса воды и скрыла под собой богатырское тело казачье. Через минуту Богдан вынырнул и, фыркая да отбрасывая движением головы нависавшую на глаза чуприну, покрикивал весело:

— А! Славно! Добрая вода! Горячая, не то что! А ты, сынок, не попробуешь ли? — подзадоривал он Ахметку. — Дида не бойся: он силы придаст!

Ахметка секунду простоял в нерешительности; по спине у него пробежала дрожь: но он бы скорей размозжил себе

голову, чем дал бы повод назвать себя трусом, да еще и кому — батьку! Моментально, с ожесточением даже сорвал с себя хлопец одежду и, зажмуря глаза, бросился в воду; резкий холод ее просто ожег ему тело и захватил сразу дыхание. Вынырнувши, он только судорожно заметался и отрывисто стал покрикивать: «У-ух! Ой-ой!»

— Ха-ха-ха! — рассмеялся Богдан. — Припекло небось с непривычки жигалом (раскаленным железом). А ты не держись на одном месте, а вот попробуй против воды поплыть, поборись-ка с Дидом — мигом согреешься! — и Богдан мерными, широкими, могучими взмахами начал резать набегавшие волны и, извиваясь телом, подвигаться вперед.

Ахметка же, несмотря на все свои усилия, оставался все на одном и том же месте и не мог преодолеть быстроты течения.