Богдан Хмельницкий. Книга первая Перед бурей

— Нет! нет! — тряхнула она с усилием головою, и лихорадочные мысли понеслись в ее голове, стараясь заглушить проснувшуюся боль, — он не должен был говорить этого! Как к отцу, как к матери привязалась она к нему, а он, — губы Ганны снова задрожали, — так легко, так спокойно хотел устранить ее! Да неужели же сожаления и жалости не было в его сердце? Нет, он... кажется, говорил... что тяжко... но все же, все же сватал... — Ложь! Ложь! — вскрикнула Ганна, перебивая сама свои мысли и сжимая горящую голову. — Да ведь и отец, и мать больше любят своих детей, а думают, об их судьбе, и дочери без обиды уходят из отцовского дома и строят свое молодое гнездо! Почему же ее обидело это так тяжко? Почему? Почему? — с нетерпением допрашивала себя Ганна, закусывая губы и сжимая до боли руки. И снова мысли ее возвращались к словам Богдана и описывали тот же круг. Уже перед светом заснула она, измученная, взволнованная каким-то странным чувством до глубины души. Рано утром ее разбудила старуха нянька и сообщила, что из Золотарева прискакал гонец и принес известие о том, что пану Золотаренку кабан повредил ногу на охоте, и хотя рана неопасная, но пан просит Ганну навестить его.

Ганна до чрезвычайности обрадовалась этой возможности выехать из Суботова и стряхнуть с себя все эти чувства, мысли и сомнения, которые опутали ее здесь, как муху паутина. Наскоро одевшись, она отправилась к Богдану.

Она вошла в его комнату, бледная, с оттененными еще болезненною тенью глазами.

— Ну, как тебе, моя горличко?

— Спасибо, уже совсем хорошо, — ответила, опустив глаза, Ганна. — Я к брату поехать хочу.

— К брату? Зачем? — изумился Богдан.

— Так, — и по лицу Ганны разлился слабый румянец. — Известие получила, на охоте-кабан ему ногу порвал.

— Пустяк! Царапина, я слыхал. Разве у него без тебя не найдется кому перевязать? Заживет! Через два дня казака у нас откалывать будет.

— Нет, дядьку, —тихо, но твердо ответила Ганна, —мне нужно поехать: я бабу с собой повезу.

— Ну, делай как хочешь! Только дай я посмотрю на тебя! — Богдан взял ее за руки и подвел к окну. — С чего ты, голубко, такая печальная стала? Не обидел ли тебя кто?

— Нет, никто... За братом соскучилась, — проговорила Ганна и, чувствуя, как задрожали губы, быстро отвернулась.

— Ну, коли соскучилась, неволить не буду, — погладил ее Богдан по темной головке и с недоумением покачал головой. — Поезжай. Я сам наведаюсь скоро, нужно кое о чем с Иваном переговорить.

— Так я велю лошадей закладывать, — перебила его Ганна, все еще не поворачивая головы.

— А может, после обеда? — остановил ее Богдан; но Ганна, молчала, —Так торопишься нас покинуть! — грустно заметил он. — Ну, делай, как знаешь сама. Да вели взять мой старый байбарак (особого покроя шуба, род бекеши) на ноги — холодно.

Ганна хотела что-то ответить, но вдруг плечи ее задрожали, и, быстро повернувшись, она вышла за дверь.

В сенях она встретилась с Ахметкой. Хлопчик был одет уже по-дорожному и засунул за кушак пару пистолетов.

— А ты куда собрался, Ахметка? — удивилась Ганна, окидывая его взглядом с ног до головы.

Как куда? — изумился в свою очередь мальчик. — Панну поеду провожать.

— Так боишься за меня? — улыбнулась Ганна. — Ну, поезжай, там и дьякова хата близехонько.

Ахметка немного смутился, но, тряхнувши весело головой, заметил:

— А я уж велел и лошадей подавать.

Ганна отворила дверь и, войдя на женскую половину, прошла прямо к больной.

— Кидать нас собралась, Галочко, надолго ли? — жалобно заговорила больная, приподымаясь на постели. — Ох, как мы тут без тебя останемся? Детки плачут за тобой.

И в самом деле, дети, собравшиеся подле матери, казалось, только и ждали этого слова. С громким рыданием уцепились они со всех сторон за Ганну, повторяя все как один: «Ганнусю, не уезжай, не кидай нас!»

— Видишь, они к тебе, как к матери родной, — горько усмехнулась больная, и Ганне показалось, что по лицу ее скользнула печальная тень. — Не оставляй их, Галочко!

— Титочко, да ведь я ненадолго, я ведь вернусь, — старалась Ганна успокоить детей.

Но больная подняла на нее грустные и какие-то необычайно проницательные глаза и промолвила тихо:

— Вернешься? Когда? Быть может, уже не застанешь меня.

— Что вы, что вы, титочко? — наклонилась Ганна к ее руке. — Поздоровеет брат, я сейчас и назад вернусь.

Больная обняла ее за голову и, прижавши к своей груди, тихо шепнула:

— Бедная моя, хорошая моя!

Ганна чувствовала, что еще несколько мгновений, и она потеряет присутствие духа. Она перецеловала поспешно всех детей, быстро оделась, вышла на двор и села в сани вместе со старухой знахаркой

Сильно рванули лошади и быстро понеслись вперед. За ними двинулись два всадника: Ахметка еще с другим казаком.

Мелькнули первые ворота, вторые — и сани вынеслись на необозримое пространство, покрытое сверкающею, как сахар, белою пеленой.