Богдан Хмельницкий в поисках Переяславской Рады

– Не расстраивайтся, Максим Александрович, мы ждали тебя везде, не минул бы. Здесь у меня сотня опытных стрельцов и еще триста по этому литовскому рубежу».

Через открытые окна и дверь хаты было хорошо видно, как хуторской двор быстро заполнялся выходившими, казалось, отовсюду московскими стрельцами, в зелено-серых, под цвет природы, кафтанах, внешне вежливо благожелательных, но от этого не менее опасных. Максим тоже вежливо улыбнулся москвичу и не разжимая губ прошелестел привычную характерную команду:

– Хлопцы, трио!

Показалось, что над хутором вдруг сгустился воздух. Никто из прошедших огонь и воду московских солдат ничего не увидел, пока в их сотенной гуще через секунды в четырех местах не появились витязи личной хмельницкой охраны. Рыцари стояли спина к спине боевыми казацкими треугольниками и у ближних к ним стрельцов вдруг непроизвольно заурчало в животах, потому что опытные рубаки вдруг увидели, что короткие и сильно изогнутые сабли, по две на поясах каждого характерника, лежат в особых ножнах лезвиями вверх, что позволяло хлопцам наносить убийственные удары без замаха. Замечавший все боярин спокойно сказал стоящему перед ним Максиму:

– Впечатляет, но для тебя не выход. Моих положишь, но все же их семеро на одного, а значит и сами ляжете и дела не сделаете. Успокойся, парень, посидим, поужинаем хлебосольно. Не забывай, мы же союзники. К Балтийскому морю, никак скачете? С договором? Я так и думал, куда же еще великий гетман пошлет свою лучшую тайную стражу с таким-то поручением, как не за северный кордон. Не к туркам же вам лезть?

Максим улыбнулся неожиданному царскому начальнику:

– Может и поляжем, дело воинское, но не все, а твои и ты сам Москву не увидите точно. Посидим, повечеряем, выпьем, ты подсыплешь нам сонного зелья, мы заснем и ты подменишь договор на его лживую копию и радостно вернешься с бесценной хартией к своему великому государю. Главное, ведь это получить очередные человеческие души, хоть и раком. А судьбы миллионов людей, своих и союзных, тебе Рюрикович, словно для задницы дверцы.

Вся Европа давно говорит, что Москва груба. Кто бы сомневался. Как собираешься объяснить бойню на хуторе? Неожиданный татарский чамбул прорвался аж за Чернигов? Небось и халаты на трупы приготовил? Я упрошу тебе задачу, князь Рюрикова дома!

Сотник личной охраны гетмана Войска Запорожского с напарником за спиной не спеша сел за стол против боярина, достал из наплечной сумки бесценную свинцовую трубу и вежливо поставил перед москвичом. Заволновавшийся враз боярин взял ее и долго открывал вожделенный свинец. Наконец, князь раздвинул ее и онемел. Труба была почти пуста, только белел внутри небольшой листок, но не пергаментный, а из обычной немецкой бумаги. Рюрикович резко развернул листок – на нем во всей своей высокохудожественной красе расположилась известная всем комбинация из трех пальцев, та самая «юбилейная троячка», она же казацкая дуля.

Не давая боярину опомниться, Максим тяжело и разборчиво произнес:

– Хартии у нас с собой нет, а обыскивать себя дорогой союзник, мы не дадим. Ты же знаешь, я никогда не лгу, только недоговариваю. Проводи нас к воротам, да предупреди своих, чтоб не хватались за сабли. Мои, видишь, тоже не спокойны. Завалим хутор трупами, а зачем? Нет же никакой причины для вооруженного конфликта. И дружеские гостинцы нам на дорогу не предлагай, мы уже выспались.

Расстроившийся боярин понапрасну рисковать жизнью не стал, сразу и безусловно поверив, что договора у характерниов нет, и это было очень правильно. Через молчащий стрелецкий двор уже на конях казаки двинулись к воротам. Москвич и сам севший на коня, провожал союзного сотника до выхода из хутора. Без шума они спокойно доехали до крепкого еще забора, и тут еще не решивший ничего для себя Рюрикович остолбенел. Вокруг хутора железным кольцом молча стоял всем известный Чигиринский полк, а прямо напротив ворот на белом аргамаке высился богатырь в кармазиновом плаще и шапке с двумя высокими страусиными перьями. Гвардейцы украинского гетмана отрешенно смотрели сквозь зелено-серых незваных стрелецких гостей, четко увидевших во вдруг застывшем, но прозрачном как слеза черниговском воздухе свои очень возможные трупы.

Богдан Хмельницкий сумрачно взглянул на москвича и боярский конь под князем от ужаса обвалился на круп. Боярин произнес ставшими непослужными губами:

– Здравствуй, ясновельможный гетман, мы в твоей воле.

Богдан хмуро и резко ответил:

– И ты здрвствуй, если с миром пришел. Что, рюрикович, у царя, государя и великого князя любая служба почетна, хоть холопом, хоть холуем, хоть жополизом? У тебя, князь, какая лучше получается? Правильно не отвечаешь, а то что-то ты у меня в глазах совсем раздвоился.

А ты, Максим, никак вилкой боярских щей похлебал? Смотрю не доехал, загостевался без приглашения. Кони, что ли пристали? Не ожидал от тебя, хлопец. Пришлось самому привести вам сменных лошадей, правда с рыцарями в седлах.

Максим и давно стоявшие за ним боевым серпом характерники враз заулыбались: