Богема

Мария уже встала из-за стола и танцевала с тем мужчиной. Но Найэл не видел их среди других пар. И вдруг он почувствовал, что Фрида, которая в те далекие годы была так добра к нему на Concours Hippique, – его друг и союзник. Он вспомнил, как в тот день она купила ему пачку миндального печенья, а когда ему захотелось в туалет, он не постеснялся сказать ей об этом. Она отнеслась к его сообщению как к самому обычному делу. Даже странно, как долго помнишь подобные вещи – годы и годы.

– Больше всего на свете я люблю музыку, но играть не умею, – сказал он, – играть по-настоящему, как мне бы хотелось. И не ту чепуху, какую сейчас исполняет оркестр. Но только такие ритмы и приходят мне в голову. А это ужасно. Просто ужасно.

– Почему ужасно? – спросила Фрида.

– Потому что это не то, чего я хочу, – ответил Найэл. – У меня в голове масса звуков, но они никак не выходят наружу. Вернее, выходят, но складываются только в глупые танцевальные мелодии.

– По-моему, это не имеет значения, – сказала Фрида, – была бы мелодия хороша.

– Но это такая ерунда, – сказал Найэл, – кому охота сочинять танцевальные мелодии?

– Многие пожертвовали бы глазом за такое умение, – возразила Фрида.

– Ну и пусть, – сказал Найэл. – Могут взять мои.

Фрида продолжала курить через длинный мундштук, и ее глаза смотрели доброжелательно. Найэл чувствовал, что она понимает.

– По правде говоря, меня весь вечер сводит с ума одна мелодия. Мне нужен рояль, но где его взять, ведь банкет закончится только ночью. Не могу же я выставить вон того малого в оркестре.

Найэл рассмеялся. Какое смешное признание. Но Фрида, казалось, вовсе не сочла его признание смешным. Напротив, приняла как нечто вполне естественное, как в свое время его желание пойти в уборную или то, как, будучи еще совсем маленьким мальчиком, он съел целую пачку миндального печенья.

– Когда эта мелодия пришла тебе в голову? – спросила она.

– Я бродил по Пикадилли, – ответил Найэл. – Слишком переживал за Марию, чтобы смотреть спектакль. И вдруг она пришла – мелодия: ну, знаете… снег, фонари, рекламные огни. Я вспомнил Париж, фонтан на Place de la Concorde. He то чтобы они подсказали мелодию… Не знаю, не могу объяснить.

Некоторое время Фрида молчала. Официант поставил перед ней креманку с мороженым, но она жестом отказалась. Найэл пожалел о ее поспешности. Он бы сам съел мороженое.

– Ты помнишь, как танцевала твоя мать? – неожиданно спросила Фрида.

– Да, конечно, – ответил Найэл.

– Помнишь танец нищей девушки под снегом? Огни в окнах дома. Ее следы на снегу, и руки движутся в такт падающим снежинкам.

Найэл смотрел прямо перед собой. Казалось, в его голове что-то щелкнуло. Нищенка под снегом…

– Она пыталась дотянуться руками до света в окне, – медленно проговорил он. – Пыталась дотянуться до света, но была слишком слаба, слишком устала, а снег все падал и падал. Я совсем забыл этот танец. Мама очень редко исполняла его. Кажется, я видел его только один раз в жизни.

Фрида закурила следующую сигарету и вставила ее в длинный мундштук.

– Тебе только казалось, что ты забыл. На самом деле это не так, – сказала она. – Дело в том, что музыку для танца нищей девушки написал твой отец. Это единственная вещь, которую он сочинил.

– Мой отец?

– Да. Думаю, именно поэтому твоя мать так редко исполняла его. Это очень запутанная история. Никто толком не знает, что произошло. Твоя мать никогда не рассказывала об этом даже друзьям. Но суть не в том. А в том, что ты композитор, хоть и не сознаешь этого. Мне безразлично, что рождается в твоей голове – польки или детские песенки. Я бы хотела услышать твою мелодию, услышать, как ты играешь ее на рояле.

– Почему вам это интересно? Почему вас это волнует?

– Я была большим другом твоей матери и очень привязана к твоему отцу. В конце концов, я и сама неплохо играю.

Она повернулась к Найэлу и рассмеялась. Он почувствовал, что под воротничком у него становится горячо. Какой ужас. Он совсем забыл. Ну конечно же, она играла на рояле и пела в кабаре; возможно, и до сих пор поет. Ему следовало бы знать. А он помнил только Concours Hippique и пачку миндального печенья.

– Мне жаль, – сказал он, – мне ужасно жаль.

– Чего? Единственное, о чем я жалею, так это о том, что завтра тебе надо возвращаться в школу и я не услышу твою мелодию. Ты не можешь зайти ко мне домой утром перед отъездом? Фоли-стрит, дом номер семнадцать.

– Мой поезд отходит в девять часов.

– А я через два дня уезжаю в Париж. Ну что ж, ничего не поделаешь. Когда закончишь школу, мы что-нибудь придумаем. Расскажи мне обо всем. Старушка Труда еще жива?

С ней было так легко разговаривать, легче, чем с кем бы то ни было, и Найэл пожалел, когда она встала и попрощалась с ним.

На противоположном конце стола все громко смеялись и шумели. Папа постепенно пьянел.