Богема

Соня осознала благодаря встрече с Андреем, что жизнь сильнее всех потрясений. Если бы не это, ей пришлось бы пройти через все стадии человеческого страдания, порожденного большим и глубоким чувством, оставшимся без ответа. С ней произошло чудо, она выздоровела значительно раньше, чем требовала железная логика любви. Эти мысли, не принимая определенных форм, пунктиром намечались в глубине ее сознания. Сама Соня изумлялась происходящему, и у нее невольно мелькнула мысль: действительно ли она любила Лукомского? Она не верила себе, что может вспоминать о еще не утихшей буре как о чем-то давно прошедшем. Встреча с Андреем лишний раз доказала, в чем она никогда не сомневалась, — мир полон прекрасных душ, и хорошего в нем больше, чем плохого. И если иногда мы впадаем в отчаяние от поражающих нас злых начал, то это происходит оттого, что зло кричаще, а добро молчаливо. Огромные пласты великих залежей добра мы не замечаем потому, что они не кричат о себе, а соринки зла, попадающие в глаз и причиняющие боль, принимаем за что-то постоянное и незыблемое.

Когда Соня вышла из «Метрополя», ей казалось, что все кончено, жизнь потеряла значение, и не потому, что она жила только любовью к Лукомскому, а потому, что была этой любовью смертельно ранена и у нее не хватало сил жить дальше. Так тяжело раненный солдат падает на землю не из-за того, что не хочет сражаться, а потому, что не может, не имеет на это сил. И дело было не в Андрее, — встреча с ним перенесла ее на прежнее место, с которого она была сорвана налетевшей бурей.

Выздоровление

Надо привести в порядок мысли. Мозги нуждаются в уборке, так же как и комнаты. Кто сказал, что Лукомский ее любит? Никто. Может быть, он сам, хотя бы намеком? Нет. Он всегда относился к ней по-товарищески, никогда не рассказывал про жену и ребенка, но она и не спрашивала об этом. Как все глупо! Кто дал ей право распоряжаться его жизнью? Она сама во всем виновата. Нельзя быть такой фантазеркой и жить одними мечтами. Жизнь, несмотря на свою необычайность, не похожа на фантастические романы. Ей казалось, что будет так, как в книгах. Она спасла его от смерти, он ее полюбил и предложил свою жизнь. Она и он счастливы… Но вышло по-другому. К своему спасению он отнесся как к должному. Разве можно его осуждать, что он не бросил семью? Почему же на душе так темно и горько? Ей вдруг захотелось вернуться к старому и снова почувствовать в носу холодный огонек кокаина. Да… да… Сейчас же, сию минуту в город, забыть обо всех, забыться, теперь — все равно…

Она не помнила, как доехала до Страстной площади. Сойдя с трамвая, почувствовала голод. Запахло масляной краской. Соня остановилась. Запах притягивал к себе, обнажал и углублял восприятие. Сердце ее забилось. Ей почти физически сделалось больно от воспоминаний. Соня увидела только что покрашенную дверь маленького кафе. Надо зайти перекусить. И зашла. Свободный столик увидела почти у самой двери. В обычное время она бы его не заняла, но сейчас ей было все равно. Показалась грузная фигура хозяина. Помимо воли, где-то поверх сознания пронеслось: «Частник», — и тотчас же исчезло. Она заказала яичницу. Белый фартук метнулся к прилавку. «Точно простыня, — подумала она. И еще подумала: — Он похож на мясника».

В эту минуту дверь скрипнула, сильнее запахло скипидаром и масляной краской. Соня вздрогнула от неожиданности. Перед ней стояла старуха — высокая, худая, сгорбленная, с протянутой рукой. Рука была коричневого цвета. Это она хорошо запомнила.

— Дайте мне немного денег… на хлеб… я долго не ела…

Соня схватилась за сумочку.

В этот момент на столик опустилась шипящая сковорода с яичницей. За ней — громадная жилистая рука, затем плечо и туловище, грузное, грозное. Оно (туловище) зарычало: «хррр…» И уронило колючие слова:

— Пошла вон отсюдова!

Соня посмотрела на пол, ей показалось, что этот крик относится к собаке или кошке, но поблизости никого не было. Старуха съежилась и, не дожидаясь милостыни, выскочила из кафе, точно вслед ей летел утюг или кочерга. «Должно быть, уже выгонял ее не раз», — подумала Соня, и вдруг в ее душе поднялась такая страшная ненависть против этого красного, жирного, сытого туловища, что захотелось запустить в него горячей сковородой. Она сдержалась и тотчас же пришла в сознание, точно все перед этим было как во сне: и весенние лужицы, и трамваи, и Лукомский, и Андрей… Перед ней было громадное, жирное, животно-тупое туловище сытого, самодовольного и подлого в своем самодовольстве мира, против которого она, прозрев недавно, боролась, борется и будет бороться. Все остальное — мираж, сновидение. Борьба, борьба, до гробовой доски. Борьба предстоит жестокая, свирепая, до полной победы — против этого прогнившего, бесчеловечного капитализма. Ей вдруг вспомнилось мое старое стихотворение, которое она прочитала еще в 1912 году в большевистской газете «Звезда»: