Боги Бал-Сагота

Там, обратившись спинами к дамбе, широкой подковой сидели с полсотни мужчин, женщин и детей с цветом кожи, как у Селии. Харрисон и не предполагал, что здесь жило столько народу. Взгляды их были сосредоточены на том, что находилось в центре подковы – огромном брусе черного дерева неизвестного происхождения. Очевидно, алтарь был привезен сюда из дальних земель. Предназначение бруса не вызывало сомнений, равно как и смысл безобразной, зловеще ухмыляющейся фигуры, что возвышалась позади него. Это был причудливо высеченный идол, чьи звериные черты казались живыми в дрожащем свете факела. Подсознание подсказало Харрисону, что и это чудовище не было вырезано в Америке. Желтый народ привез его с собой с Гаити, а еще раньше их чернокожие предки доставили его из Африки. Словно распространяя запах кричащих джунглей и навевая образы безликих древних существ, идол источал атмосферу Конго.

Харрисон не был суеверен, но при виде всего этого у него на руках выступила гусиная кожа. В глубине сознания зашевелились смутные воспоминания и всколыхнулись нечеткие чудовищные образы из тех первобытных времен, когда люди почитали богов наподобие этого.

Перед идолом возле бруса сидела старуха, которая выстукивала ладонями быстрый ритм на тамтаме. Барабан рычал, бормотал и грохотал, а сидящие вокруг негры покачивались и тихо пели в унисон. Их голоса звучали низко, но с заметными истеричными нотками. Отблески огней играли в их закатившихся глазах и на сияющих зубах.

Харрисон попытался найти Джона Бартоломью и Ун Шана, но безуспешно. Затем коснулся рукой своей спутницы, привлекая ее внимание, но та никак не отреагировала – ее тщедушное тельце лишь дрожало от напряжения, будто натянутая струна. Затем ритм песни резко изменился, и негры завыли, будто дикие волки. Детектив продолжил наблюдать.

Из теней деревьев, что росли позади идола, появился Джон Бартоломью. На нем была лишь набедренная повязка, и создавалось впечатление, будто вместе с одеждой он отринул всю свою цивилизованность и культурное развитие. Повадки, выражение лица – все в нем стало иным, теперь он выглядел истинным воплощением дикарства. Харрисон смотрел на его выпуклые бицепсы и рельефные мышцы торса, также отражавшие свет факелов. Но внимание детектива привлекло нечто другое. За Джоном Бартоломью неохотно плелся еще один человек – и при виде его толпа разразилась новым звериным криком.

Своей могучей левой Бартоломью держал косичку Ун Шана, которого тащил за собой, словно курицу на колоду. Китаец был совершенно наг, и его желтое тело блестело в свете огней, будто слоновая кость. Руки его были связаны за спиной, и, оказавшись во власти палача, он выглядел беспомощным, как малое дитя. Ун Шан и сам по себе был довольно щуплым, а на фоне громадного мулата казался и того меньше. Когда негры умолкли, уставившись на него красными в свете факелов глазами, повисла напряженная тишина и до Харрисона донеслись истеричные всхлипывания китайца. Он пытался упираться ногами, но пленитель неумолимо тянул его вперед. В правой руке Бартоломью сверкал огромный стальной полумесяц. Наблюдатели громко втягивали воздух, словно им хватило отступить лишь на шаг, чтобы вернуться в те джунгли, из которых они когда-то вышли. Казалось, негры теряли рассудок в кровавой вакханалии, которую прежде знали их предки.

Взглянув в лицо Бартоломью, Харрисон прочитал на нем подлинный ужас и безумную решимость. Он чувствовал, что мулат вовсе не испытывал удовольствия от этого дикого действа, в которое себя втянул. Он также понимал, что должен довести дело до конца – и что он сделает это. Теперь Бартоломью думал не о драгоценном сердце бога-змея, которое так жаждал заполучить, – но о том, что оказался во власти этих звериных дьяволопоклонников, и от них теперь зависела и его жизнь.

Харрисон встал на одно колено, вытащил револьвер и, наведя его, всмотрелся в направлении цели. Расстояние было невелико, но освещение казалось обманчивым. И все же он чувствовал, что должен довериться себе в том, что сумеет послать пулю точно в широкую грудь Джона Бартоломью. Если бы он вышел и попытался его арестовать, негры, впавшие в исступление, разорвали бы его на куски. А если убить жреца, их охватит паника. Он уже приготовился было нажать на курок, как что-то полетело в огонь. Он погас, и все погрузилось в глубокую тьму. А потом так же резко огонь вспыхнул вновь – на сей раз странным зеленым свечением, в котором смуглые лица показались гримасами утопленников.