Это интересная гипотеза, и если Эхнатон действительно наблюдал восход солнца, описанный Олдредом, то величественное зрелище должно было затронуть его религиозные чувства. С другой стороны, это все равно не объясняет, почему фараон придавал особое значение этой суровой местности. На мой взгляд, должна существовать более реалистичная и, возможно, более глубокая причина его переезда в Амарну. Таким образом, если решение о строительстве города не было по своей природе чисто политическим или религиозным, тогда оно должно было иметь какое-то отношение к вере Эхнатона в бога Атона. Что же заставило фараона построить город посреди пустыни?
Один из возможных ключей к разрешению этой загадки — пограничная стела, которая когда-то отмечала пределы юрисдикции Амарны{317}
. В разных местах — на краю восточной пустыни, вблизи высоких утесов и рядом с плодородными берегами Нила — были найдены четырнадцать прочно вросших в землю столбов с закругленной вершиной, высеченных из цельной глыбы камня. На каждом из них имелся барельеф и иероглифическая надпись, провозглашавшая преданность фараона Ра-Харахти-Атону и сообщавшая о постройке города, а также подробности церемонии освящения стелы, на которой присутствовали фараон и члены царствующей семьи.Надпись на пограничном столбе сообщает нам, что место строительства нового города было открыто Эхнатону самим Атоном и что никто — кем бы он ни был — не смог убедить фараона заложить город в другом месте{318}
. Это загадочное заявление предполагает, что на выбор Эхнатона оказало влияние некое божественное знамение. Кроме того, мы узнаем, что некоторые близкие к Эхнатону люди — возможно, даже члены его семьи — ставили под сомнение его намерение перенести столицу в это место. Надпись также содержит недвусмысленное предупреждение, что если текст по какой-то причине испортится или сотрется, его тут же заменят новым{319}.Но самая странная надпись на стеле — это утверждение, что теперь Эхнатон «живет в
Жизнь в Маат
Маат — это почитаемая египетская богиня, которая персонифицировала должный порядок: справедливость, правду, правильное поведение. Во многих отношениях Маат можно рассматривать как прототип знака Весы современного Зодиака. Ее также можно сравнить с женской фигурой с мечом в одной руке и весами в другой, которая смотрит на нас со здания суда в Лондоне. Символ Маат — белое страусиное перо, прикрепленное к обвязанной вокруг головы ленте. Это перо она использовала для уравновешивания весов справедливости, когда в присутствии бога подземного царства Осириса взвешивала сердца мертвых. Со времен раннего династического периода в Египте Маат поклонялись как женскому аналогу бога луны Тота, и подобно Тоту ее больше всего почитали в Гелиополе{321}
.Как отражение законов мироздания Маат была не просто богиней правды и справедливости. В египетском искусстве ее часто изображали на клиновидном пьедестале, который обычно считался или мерой длины, «кубитом», или «неким инструментом, использующимся для измерений»{322}
.Этот вывод подтверждался самим именем богини, которое переводится как «то, что прямо»{323}
. Если его рассматривать совместно с пером богини, этот странный инструмент указывает на первостепенную роль Маат как воплощения мирового порядка, который определяется при помощи законов, устанавливающих власть царей, или фараонов-Горов, а также мерными линиями, удостоверяющими центральное географическое расположение центра царской власти.В наши дни эта концепция небесного царства может показаться слишком сложной и лишенной смысла, но для древних египтян идея установления земного порядка была неотъемлемой частью порядка божественного{324}
. Неспособность найти нужный миф или ритуал вела к разрыву связей между божественным и реальным миром, в результате чего воцарялся хаос. Для поддержания космического порядка царь должен был править во всем величии из избранного центра власти, который рассматривался не только как точка, где соприкасаются небесный и земной мир, но также как центр Вселенной и начало всего сущего. Роль царя состояла в том, чтобы принять эстафету власти от первых богов и продолжить дело сотворения мира — только в этом случае считалось, что он действительно «живёт в маат».