Боги грядущего

Точнее, так: они с Лучиной расчищали прорубь, а Сиян подновлял ледяной валик, чтобы скотина не соскальзывала в воду. Прорубь была старая, за ночь успела зарасти белой коркой и взирала на людей бельмастым глазом, словно говорила: «Меня сломаете, новая появится. Не совладать вам с темным богом, ох не совладать». Казалось, на них наложили заклятье: пешни выскакивали из ладоней, сердце стучало как бешеное, перед глазами стояла пелена. Демон голода разъедал тела. Наплывающая дремота клонила к земле, манила дивными видениями.

— Давайте-давайте, — торопил их Сиян. — Пошевеливайтесь.

И не было сил огрызнуться. Сцепив зубы, они били ломами по слуду и думали о еде. В какой-то миг Головня прикрыл глаза, чтобы перевести дух, и демоны сна вдруг заграбастали его душу. Они поволокли ее в зыбкие чертоги Льда, лишив сил, а тело истуканом повалилось на бок. Головня очнулся, лишь больно ударившись виском о твердь. Сиян засмеялся.

— Рано, Головня. Прорубь очистишь, тогда и ныряй.

Лучина перестал стучать пешней, сказал, вытирая пот со лба:

— А я вот слыхал, в одной общине загонщика гром поразил, когда он перечил вождю. А был тот загонщик родственником Отца. И что? Ушел по морошковой тропе.

Сиян почмокал жирными губами, но промолчал. А Лучина продолжил:

— А вот еще слыхал: в другой общине вождя хотели изгнать, но враги его сами стали изгоями.

Сиян почесал толстую шею, произнес:

— Дело-то богоугодное.

Головня криво ухмыльнулся, раздумывая, не плюнуть ли рыбаку в надутую рожу. Отыгрывался за Искру, мерзавец такой. Не мог простить, что какой-то полуеретик-отщепенец положил глаз на дочь. Но Головня сдержался — Сиян был старше, пререкаться с ним он не мог. Лишь тихо прогудел:

— Перед Огнем не отмоетесь.

Скуластое плоское лицо Сияна расплылось в мечтательной улыбке. Он был себе на уме, этот прелюбодей и затейник, водивший за нос самого Отца Огневика. Никогда невозможно было понять, говорит он серьезно или порет чепуху. На все у него была готова шутка — даже с исповедей выходил так, словно побывал на пиру. Щерился весело да приговаривал: «Не погрешишь — не покаешься. Правильно я говорю, ребята?». И подмигивал проходящим бабам. А те заливались румянцем и хохотали, отмахиваясь от него: «Пошел, пошел, бедовый».

Никто, лучше него, не умел делать валики у проруби. Оттого и любили его бабы. Бывало, спустится иная за водой, поглядит на ледяной валик и скажет: «Добрая работа. Не иначе, Сиян постарался».

— Дело-то богоугодное, — повторил Сиян, проверяя остроту топорика, который держал в правой руке.

— Колдуна небось не случайно встретил, — добавил Лучина и зевнул, прикрыв рот рукавицей.

— Небось! — важно повторил Сиян.

Головня перебегал глазами с одного на другого, и руки его начали дрожать. Затаясь, он наблюдал за хищниками, как мышь, прячущаяся от совы. А негодяи перекидывались замечаниями, будто его рядом и не было.

— Колдун наворожил, вот и нашел реликвию, — промолвил Лучина.

— А то!

— Без колдуна ничего бы не было.

— Ничего.

— Колдун всему виной.

— Он.

Головня бросил пешню, выпрямился. Сиян — он всегда такой, но Лучина? Он глянул на него: мелкий, жилистый, с узким сухим личиком, лыбится, обнажая остренькие зубки, приспускает веки, словно в блаженном сне.

Сиян высморкался в снег, вытер нос рукавом:

— Работать-то будете нынче, дрыщи?

Значит, это была всего лишь шутка — злая, паршивая шутка. Но Головня решил — нет, то был знак! Колдун звал его, глаголя устами двух насмешников. Пронзив необозримые дали, он послал видения, которые смутили душу Сияна и Лучины. Потому и вспомнили оба о колдуне: чародей пробудил в них эти мысли, разжег злобный трепет, заставил излить свой ужас на отверженного. И загонщик услышал его глас. Не сразу, но распознал его намеки. И, восхищенный, промолвил: «Иду к тебе, великий кудесник!».

А через три дня в общину нагрянули гости. Для кого-то — желанные, а для Головни — роковые. Они прибыли из общины Павлуцких, от родичей Светозара, приехали к месту обмена на саврасых кобылицах, пригнали обоз со строганиной, рыбой и мороженой ягодой, привели четырех коров и пять лошадей. Меняться с ними поехали Жар, Светозар и Огонек. На большой улов не рассчитывали, слишком мало в общине было пушнины, чтоб запастись серой и железом на зиму вперед. О скотине не думали вовсе. И поди ж ты — Огонь снизошел к мольбам Артамоновых, кинул кусок, лукавый Бог, чтоб не окочурились.

Место обмена — длинная ржавая палка с выцветшими ленточками на верхушке. Воткнул ее первый Артамонов, хотя иные молвят, что Павлуцкий. Завидуют! Никак не могут, подлецы, простить, что Артамоновский вождь обошел всех на празднике Огня, первым напоил скакуна из Хрустального озера.

Каждую зиму Артамоновы доставляли к урочищу Двух Рек песцовый и соболий мех, чтобы забрать железо и серу, привезенные Павлуцкими. Иногда к месту обмена приходили гости из дальних краев — странные долговязые люди с узкими лицами и непонятной речью — привозили ткани, самоцветы и пиво в глиняных кувшинах. Им тоже нужна была пушнина, и Артамоновы делились ею с ними.