Боги грядущего

— О Наука, великая и вечная! Ты, пребывавшая в мире прежде Огня и Льда, прими меня в сердце свое, окружи меня заботой своей! Ясно вижу: Твоею волей я здесь, у Красной скалы, трепещу от прикосновения к тайне, открытой мне. Отныне и впредь буду идти стезями Твоими и внимать гласу Твоему. Ни в чем не отклонюсь от предначертаний Твоих, подвергну суровой каре оскверняющих имя Твое! Да не разочаруешься Ты во мне, о благая и предвечная Госпожа! Ныне я, Головня из рода Артамоновых, клянусь в верности Тебе — да отсохнут мои руки и ноги, да поразит меня слепота, да испещрится тело чирьями, если нарушу эту клятву.

Собаки умолкли, прислушиваясь — непостоянные, робкие твари. Они чуяли нового хозяина. Головне оставалось только распутать их шлеи.

Он уже знал, что скажет родичам при встрече.

Часть вторая

Глава первая

Много болтать Головня не любил. Минуя ритуальные славословия, сразу перешел к делу.

— Я — Головня, новый вождь Артамоновых. Нам, Артамоновым, нужны ваши девки. Одарим за них богато. За каждую — по три пятка коров и по столько же лошадей. Что скажете?

Рычаговский вождь — приземистый, круглолицый, с бородой клиньями, точно из дерева вырубленной — покосился на Отца. Тот, кривя губами, что-то прошептал ему, не сводя чванливого взора с Головни. Вождь усмехнулся.

— А Павлуцкие что ж, не польстились на вашу подачку?

Головня глянул исподлобья, стиснул зубы.

— Обидеть хочешь, вождь?

В срубе было жарко. Трещал костер на еловых поленьях, сквозисто шелестел ветер в дощатой трубе, обмазанной глиной и стянутой медными обручами. Из полумрака выглядывала подвешенная к потолку резная багровая морда — образ Огня, поганое идолище, место которому в выгребной яме.

Угощал вождь скупо: сушеной рыбой да кровяницей с мороженой клюквой, поил ягодным настоем. Головня сидел как оплеванный. Так и подмывало встать и набить рыло хозяину. Сидевший рядом Лучина вздохнул, почесал бок, громко, с присвистом, отхлебнул из глиняной чаши.

— Смотри же, вождь, — сказал Головня с нажимом. — От добра нос воротишь. Таких-то богатств ни у кого нет. Уж я знаю.

Плюгавый, дряблый Отец всколыхнулся, сверкнув ясными, молодыми очами, каркнул, уже не таясь:

— Про богатство твое наслышаны. Знаем, откуда оно взялось. Льду кланяешься, проклятый еретик, на Отца и родных его руку поднял! С соседями рассорился, к нам подался, мерзопакостник. Изыди, изыди с нашей земли и с наших угодий. Чтоб и духу твоего здесь не было. Чтобы даже след твой исчез в снегах, а сам ты бродил по тайге, нигде не находя приюта, и чтоб кости твои глодали зверолюди. Тьфу на тебя!

Головня вскочил, потянулся к ножу на поясе — Лучина схватил его за руку, умоляюще глянул снизу вверх.

— Н-ну хорошо же, — проскрежетал Головня. — Будет вам искупление.

Ринулся было к двери, но обернулся, бросил напоследок:

— Слыхал, вы с пришельцами якшаетесь. Рухлядь им носите. А нами, братьями своими, брезгуете. Такова ваша правда, святоши?

Он харкнул на пол и вышел, толкнув кулаком дверь. Лучина выскользнул следом, на ходу доедая подтаявший кусок мяса. Охотники, ждавшие снаружи, поднялись, уставились на вождя. Тот махнул рукой:

— Уезжаем.

Охотники бросились отвязывать лошадей. Снег под ногами был усыпан пожухлым сеном и обглоданными ветками лозняка. Рядом толпилась местная ребятня, шушукалась, пихалась, тыкала пальцами на кожаные чехлы с оперенными тростинками, привязанные ремнями к спинам гостей. Какой-то мальчишка крикнул из-за спин товарищей:

— Дядь, дай ветку с перьями.

Головня хмыкнул, глянув на него, запрыгнул в седло. Сумрачно огляделся, вбирая носом запах рыбы и дубленых шкур, и хлестнул лошадь плеткой. Кобылица фыркнула, едва не поднявшись на дыбы, и помчала его прочь из становища. Охотники, вскочив на лошадей, устремились следом — только снег да мерзлая земля взметались из-под копыт.