Боги и человек (статьи)

Но ведь и я арифметику в школе учил. По моей арифметике выходит, что ели 500 тысяч составляли 2,5 процента, то всех воинов Красной Армии на всех фронтах во все почти пять лет войны было всего–навсего 20 миллионов. Но ведь все мы знаем, что только погибло на фронтах Великой отечественной войны не менее 20 миллионов солдат, многие доказывают, что все 30 миллионов. Значит, на войне за пять лет вместе с 500 тысячами евреев побывало не менее 40–60 миллионов солдат всех прочих наций. Тем более что евреев, «погибших и умерших от ран» по словам Дейча было «почти половина из 500 тысяч». Значит, евреев всего лишь, причем в прифронтовой полосе, было не 2,5 процента, а всего лишь 1 (один) процент, тогда как «русские» мужики воевали поголовно. А если учесть, что вообще евреев перед войной было 1,78 процента, то на войну попало чуть больше половины, а остальные «окопались» в Сибири. И я этому прямой и ответственный свидетель. Никогда в Сибири не было столь много евреев как в военные годы, и только в конце 50–х – начале 60–х они вновь рассосались по прежним местам, по ликвидации «последствий войны».

«Ну не бесстыдство ли это, чтобы не сказать хуже?» – хотел бы я спросить Дейча, но не успел. Дейч сам этими же самыми словами позорит Солженицына за эти самые 2,5 процента, придуманные Солженицыным для перестраховки. Я ж говорю, что он шибко боялся этой темы, но и обойти ее не мог. Она его давит давно.

Я не думаю, что «блудливый журналист» (выражение Солженицына) не замечал натянутости своих «фактов». Иначе бы он не обнародовал целый трактат о том, что «классик» не был фактически на фронте: «На передовой Солженицын никогда не был. Он командовал батареей звуковой разведки (БЗР), которая располагалась, по определению А.И., во 2–м, 3–м, а то и в 5–м эшелоне. Во всяком случае — никак не в 1–м». И добавьте в уме 25–й эшелон, Дейч ведь вас так просит! И ведь журналюге даже не приходит в голову, что лейтенанты не выбирают сами, где им служить на фронте. Куда пошлют, там и воюют. «Так что от передовой Солженицын находился на расстоянии 5—7 километров», – злорадствует Дейч, как будто сам пять лет провел в окопах. Поэтому и боевые ордена у «классика» «не за личное мужество», а почти что «за просто так», тогда как у еврея «Владимир Цейтлина – за личное мужество» (выделил сам Дейч). Как будто сам Дейч раздавал эти ордена в годы войны, одним «за личное мужество», другим – «просто так». Впрочем, Солженицын, уточняет писака, получил эти ордена всего лишь «за добросовестное выполнение своих обязанностей», словно это было не на войне, а в конторе типа министерства, где ордена дают «за выслугу лет», «высокие показатели», «не имение прогулов» и «примерное поведение в быту». 

Зачем вся эта грязь на личность писателя, коей я тут из статьи Дейча лишь капнул? А чтобы обосрав Солженицына, легче сделать евреев единственными защитниками Отечества с большой буквы: «Отсюда — бесстыдное и подлое: «Всякому было наглядно: да, там (не на линии фронта. — Марк Дейч.) евреев было значительно гуще»». Но и этого Дейчу показалось мало. Добавил: «А в итоге — оскорбление целого народа».

Я просто вынужден сказать несколько слов об этом «оскорбленном целом народе» времен войны, ибо таких как я, прямых свидетелей осталось мало. И я не пересказывать буду чужие слова, а только те события, которые случились в кругу моей семьи, наблюдаемые собственными моими глазами. 

Событие первое. Моего отца, начальника геологоразведочной партии в июне 1941 года оклеветал подчиненный еврей–шофер, и отец сгинул в Гулаге, посмертно реабилитированный только в 1965 году. Оклеветал за то, что отец пытался привлечь его к ответственности за расплавление подшипников двигателя единственного автомобиля партии, находящейся в Кулундинских степях почти как в открытом море. Подшипники же оказались расплавленными сразу же, как появилось распоряжение властей об отправке всех автомобилей на фронт вместе с шоферами. 

Событие второе. Моя родная тетя Шура после ареста отца и выселения моей матери из квартиры взяла меня к себе в 1942 году. Вскоре она пустила квартиранта–еврея, эвакуированного и «забронированного» от фронта. И сразу же вся квартира заполнилась мешками с продовольствием. Я это хорошо помню, хотя и был мал, потому что тайком таскал конфеты и сухофрукты из этих мешков. На фронте этого снабженца так и не дождались.

Событие третье. Вторая моя родная тетя Аня в году 1942–43 вступила в сожительство со здоровенным евреем–шофером. Его «студебеккер» ночами стоял у нас под окном (обе тети жили в одном доме в Новосибирске). Этот здоровяк тоже каким–то образом оказался «забронированным» от фронта. Прижив с тетей Аней моего двоюродного брата Оленина (чисто «еврейская» фамилия), еврей, так и не попав на фронт, после победы, в 1945 году растаял как дым. И не только алиментов, последнего «прощай» не сказал.