Боги и лишние. неГероический эпос

Здание – непрозрачный, из темного стекла обелиск успехам проживавших в нем людей – называлось ОЛИМП.

– И? – Кудеяров снова налил себе воды. – В чем придумка? Как ты предлагаешь противостоять истории?

– Активы можно отнять, – повторил Покровский. – Это уравняет нас с остальными. Поставит на одну доску. И детей наших поставит на ту же доску. Значит, нужно найти что-то такое, что отнять невозможно. В чем мы будем настолько отличны, что нас нельзя догнать. Нельзя поставить на одну доску: слишком другие.

– Ум, образование, инициатива? – спросил Кудеяров. – Этого добра полно у многих.

– Ум, образование – пройденный этап, – согласился Гнатюк. – Мы о другом.

– Расскажи, Валя, – попросил Кудеяров. – Расскажи о другом.

Он обращался к Покровскому, но смотрел на Строкова: знал, чья идея. Знал, кто предложил невозможное. Покровский тоже посмотрел на Строкова, словно спрашивал разрешения: рассказать?

Строков кивнул.

– Нам, элитам… – Покровский сделал паузу, прислушавшись к стуку своего сердца, словно сверяясь с ним, настраиваясь на него, как настраивают музыкальный инструмент по звуку камертона. – Нам необходимо – первый раз в истории человечества – трансформировать имущественное неравенство в неравенство биологическое, потому что биологическое неравенство преодолеть невозможно: с ним можно только смириться. Муравью не стать львом. И мы должны стать настолько отличны от остального населения, чтобы это население знало: мы – другие. Биологически другие. Потому и занимаем эту нишу. Мы должны стать и оставаться вечно молодыми и вечно здоровыми. Мы должны – с помощью синтеза биологического и искусственного интеллектов – стать всезнающими и всемогущими. Стать новой расой. Богами.

Все. Сказано. Теперь осталось, чтобы еще было и сделано.

– Богами? – переспросил Кудеяров.

– Богами, – кивнул Покровский. – Это реально. Для тех, кто сможет за это платить.

Кворум 1.2

Найман знал Семена Каверина с давних времен: тот, появившись в Москве из небольшого и недалекого российского города в середине 80-х, устроился культоргом в ДК завода “Серп и молот”. Найман работал на заводе калибровщиком и учился в вечернем Металлургическом институте, куда его взяли без экзаменов: хватило оценок, полученных при поступлении на мехмат МГУ.

А в МГУ его не взяли. По понятной причине. Хоть новое время и стучало, било в окна, какие-то вещи упорно не менялись, словно люди, принимавшие решения, не слышали этого отчаянного стука. И не услышали, пока окна не разбились вдребезги и стекла не разлетелись острыми ранящими осколками на всю страну.

Андропов только умер, и все ожидали, что с трудом складывавший фразы, еле стоявший на трибуне старик с высокими скулами и азиатскими глазами скоро отправится за прежним генсеком. Московский воздух томился ожиданием перемен, и Марк опьянел от предвкушения будущей жизни. Все казалось возможным. Вот-вот. Кроме поступления в МГУ с фамилией Найман.

Позже, в 90-е, новое время отменило казавшуюся незыблемой действительность и сделало вроде бы раз и навсегда застывшую жизнь изменчивой, неверной, начинавшейся заново каждое утро. Новая жизнь требовала перепридумывания себя, звала впрыгнуть в несущуюся мимо лавину возможностей и, как лягушка-царевна, сбросить зеленую липкую шкурку, обернувшись принцами и принцессами. На дворе стояло время Гэтсби, и предстояло выяснить, кому суждено стать великими.

Каверин окончил техникум культуры в своем городе и больше никогда, нигде и ничему не учился, хотя потом этот факт его биографии исчез, испарился и заменился намеками на ГИТИС, на ВГИК, на Московский институт культуры – ничего определенного; вроде и не сказал правды, но и не соврал.

Марку нравился заводской Дворец культуры, где работал Каверин: длинное здание в стиле постконструктивизма на крутом склоне Волочаевской близ Андроникова монастыря. У главного входа стояла бронзовая фигура рабочего в спецовке и сварочных рукавицах, поднявшего руку, чтобы защитить глаза от искр плавки. Найману казалось, что рабочий закрывает рукой глаза, чтобы не видеть жизни вокруг.

Жизнь, однако, не позволяла себя не видеть – публикациями ранее недозволенного, передачами о прежде запретном, публичными обсуждениями дотоле немыслимого. Жизнь требовала от бронзового рабочего отвести руку от глаз и посмотреть на искры нового пламени, разгоравшегося ярче и ярче и грозящего то ли осветить и согреть, то ли сжечь все вокруг. Найман знал, что это предстоит выяснить его поколению. Тогда он думал, что результат будет зависеть от них.

Каверин – стройный, откуда-то достававший деньги на джинсы и дубленки, ходивший зимой без шапки, нравился Марку реализмом: он не хотел ждать хорошего будущего, а хотел создать себе хорошее настоящее. И предложил это хорошее настоящее Марку Найману.

– Марик, на заводе есть отдел производства товаров народного потребления.

– Цех, – поправил Найман. – На заводе – цеха. Цех товаров народного потребления.

– Что они производят? Лабуду ведь какую-нибудь.

– Зачем тебе, Сеня?