Боги и лишние. неГероический эпос

Мюрадов выспросил у нее подробности последнего разговора с Марком – когда, про что, кто кому звонил. Извинился и задал неудобные вопросы: не думает ли она, что Марк хотел оставить семью и что у него была другая женщина. Аня об этом не думала, но выбрала сказать правду: не хотел, а женщина была. И не одна. Она не сердилась на мужа, потому что глупо переживать из-за того, что не мешает твоей жизни. Женщины, которых заводил Марк, не мешали, и Аня была им благодарна, ведь они брали на себя часть его внимания, и Аня Найман могла побыть одна, с собой, в себе, закутавшись в собственную медленно текущую жизнь, как в теплый плед холодным вечером. Ей было уютно одной, и покой одиночества наполнял Аню светлой ровной радостью.

Мюрадов пообещал искать следы – дело государственной важности, на контроле у Кремля – и сообщил, что будет нужна ее помощь. Аня Найман не хотела искать следы. Медленно, словно густое, льющееся в большую стеклянную банку молоко ее наполняло, заполняло осознание нового, давно не испытанного чувства: одна. И никому больше ничего не должна – ни благодарности за сказочную судьбу жены самого богатого человека России, ни заботы о дочках, ни обязанности играть в Аню Найман. Она сразу поняла – почувствовала, что Марк не вернется. Она была свободна. Наступило ее время стать собой.

Дочки давно жили собственными жизнями, пролетавшими мимо Ани с непонятной ей быстротой: они росли, занимая в мире свои места, и Аня с радостью их отпустила: летите. Так отпускают воздушный шарик, оттого что ему место в небе, а не на ниточке в сжатом кулаке.

Долгие годы Аня Найман чувствовала себя улиткой, спрятавшейся от мира в раковину. Мир пытался ее выманить, завлекал, зазывал, но Аня знала, что ее жизнь еще не началась: все эти годы она делала вид, что живет, растит дочек, любит мужа и им дорожит, пока настоящая Аня пряталась в перламутровой спирали – глубоко-глубоко.

Аня Найман ошибалась: она была не улитка. Аня Найман была гусеница, спящая в коконе и ждущая своего часа.

Он наступил.

Мюрадов попросил ее не уезжать из Москвы – у следствия были вопросы. Аня согласилась, как обычно соглашалась с окружавшими ее людьми. Вечером она нашла среди множества ненужных бумаг в столе Марка копию паспорта их домработницы и купила на ее имя билет на автобус в областной центр, оттуда можно было добраться рейсовым до ее родного места. Она решила, что начнет новую жизнь там же, где окончила старую: в городке на широкой медленной реке, что текла к северному морю, замерзая на зиму. Летом по реке ходили буксиры, тянувшие длинные плоты из поваленного леса. Больше в их краях ничего полезного не росло.

В высоком сейфе московской квартиры Найманов, занимавшей два верхних этажа дома, среди чужих ей вещей и документов Аня нашла свое свидетельство о рождении и двадцать пачек в банковской упаковке по десять тысяч евро в каждой – двухсотенными банкнотами. Аня не знала, что Марк хранит дома наличные деньги, но не удивилась: он делал много вещей, что были ей непонятны и неинтересны.

Рано утром следующего дня Аня Найман уложила деньги в маленький чемодан вперемежку с бельем и двумя кофтами, надела легкий лондонский плащ и вышла из своей жизни.

Плана не было, был позыв к движению. Москва – центр ее существования до отъезда в Лондон – казалась пропитанной прежним и оттого чужой, и Аня – пчелка, летящая на запах цветочного нектара – оставила Москву за стеклом автобуса, увозившего ее в областной северный город, откуда шли маршруты до ее родины.

Она купила черную дешевую теплую куртку и сшитые в Турции черные джинсы в привокзальном магазине на Щелковском шоссе. У нее не было подходящей обуви – теплой, на толстой подошве, но Аня не волновалась: в маленьком чемодане лежало двести тысяч евро, и она чувствовала себя много богаче, чем в многомиллионном лондонском доме: это были настоящие деньги. Их можно было потрогать. Посчитать. И тратить, как она хотела.

Заплатив, Аня спросила у ленивой худой продавщицы-таджички, может ли она переодеться в примерочной кабинке. Та кивнула. Аня Найман переоделась и поглядела в зеркало. Там – в черном, новом и дешевом – отражалась Аня, но не Аня Найман. Она выглядела моложе и некрасивее. Аня себе понравилась.

Аня походила по вокзалу в ожидании автобуса и купила горячие пончики. Она не ела пончики много лет: никто в их окружении не ел пончики. Ели много всякого – самого удивительного, но не пончики.

Аня съела все пончики из синего бумажного кулька и запила кока-колой. Она оглядела просторный зал вокзала “Северные Ворота” и подумала отдать стоящий у ее ног магазинный пакет со старой дорогой одеждой кому-то из сидящих у вокзальных стен нищих: смогут продать. Или станут носить сами. Но решила этого не делать: ей больше не для кого быть хорошей, а быть хорошей для себя Ане было ни к чему.

Она вышла на улицу, нашла большой зеленый мусорный бак и выбросила туда жизнь Ани Найман.

Мерцание