Читаем Боги и люди полностью

На столике у кровати лежал золотой медальон в форме сердца, осыпанного бриллиантами. Медальон был раскрыт, и внутри него улыбалась все та же императрица.

Только трое во всей России имели право носить такой медальон. Два фаворита императрицы – Григорий Орлов и Григорий Потемкин. И он. Но сейчас этого никто не помнил, и никого это не интересовало. И старый медальон пылился на столе, и старый человек, окруженный императрицами, умирал в постели.

Иногда он забывался. И в забытьи слышал собственный голос. И видел лицо деда, так напоминающее чье-то лицо.

– Чье лицо? – прошептал он.

И понял: его лицо, лицо старика, умирающего сейчас в постели.

– Не всегда был я старый, внучек, – говорил дед, – молодой был, да отважный, да забиячливый. И за то прозвали меня товарищи Орлом. А Петр Алексеевич только Россией начал править. И мы – стрельцы – великий бунт против него учинили. Велено нам было голову сложить на плахе.

Он видел… как поднимался его дед на плаху. как под ноги деду покатилась отрубленная голова казненного стрельца. И, с усмешкой взглянув на усталого палача, уже поджидавшего его с топором, дед, как мячик, откинул ногой отрубленную голову. И, засмеявшись, положил свою – под топор, на плаху.

– Увидел царь – и понравилось ему бесстрашное озорство мое, – слышал он голос деда. – И помиловал он меня. Помни, внучек: до конца имей надежду и смерти не бойся.

– Смерти не бойся, – беззвучно шептали губы старого графа.

Около постели графа сидела Анна, любимая, единственная дочь графа. Ее мать умерла сразу после ее рождения. Сейчас Анне исполнилось двадцать лет.

Анна всматривалась в изуродованное страданием лицо графа. В глазах старика стояли слезы. Он о чем-то просил, что-то хотел сказать. Но она не могла его понять и только умоляюще шептала:

– Что прикажете, папенька?

– Сына просят, – сказал сзади Изотов, – за сыном велят послать.

Старик умоляюще кивнул.

– Пошлите за Александром, – сказала дочь и заплакала.

И опять граф впал в беспамятство. И опять он видел деда своего – старого Орла.

Они стояли перед дедом в ряд, пять красавцев гвардейцев, пять родных братьев.

– Пять братьев вас, пять Орлов. Ты, Гришка, самый красивый, – подмигнул дед Григорию. – Но зато ты, Алешка. – И дед глянул на Алексея. – А ну, покажи нам.

Привели быка. Черный, огромный, бык неподвижно стоял перед братьями. Алексей подошел к быку. Сжал пудовый кулак. И одним страшным, быстрым движением ударил быка меж рогами. Качнулся бык. Рухнул как подкошенный. Крик восторга вырвался у братьев.

– Да, ты самый сильный, – шептал дед, – но ты и самый буйный, осторожки в тебе нет. Но на то, внуки, даден вам брат Иван. – И он ткнул в старшего брата. – Он самый хитрый, и он отца вам вместо. А Владимир да Федор – младшие, всем вам преданы. Одна душа и одна голова. Покуда вместе будете, никому вас не сломить!

Императрица на потолке улыбалась.

– Сломила… – слышал свой голос умирающий граф, – одна ты нас всех сломила.

И он увидел императрицу совсем молодой великой княгиней на том балу.

– Тогда все ночи танцевали, – усмехнулся старик, – Елизавета села на трон после переворота. Был он ночью устроен. И теперь по ночам боялась спать. И Петербург танцевал, танцевал до утра. Бал… бал…

Они стояли в дворцовом зале – Григорий и Алексей, два красавца – высоченные, в блестящих гвардейских мундирах.

– Ох и хороша великая княгиня. Ей-ей, хороша! – шептал Григорий.

Екатерина, танцуя, вдруг обернулась.

– Отметила! – зашептал Григорий и совсем приник к уху брата: – Загадал, коли сейчас еще обернется. Ну, обернись, душа ты моя!

И опять, танцуя, Екатерина мельком взглянула на братьев. И улыбнулась.

– Моя будет, – прошептал Григорий.

– Да ты в своем уме? – лукаво взглянул на брата Алексей. И восхищенно добавил: – Ох, Гришка! Ну враг! Сущий враг!

Торжественно раскрылись парадные двери. Вошла высокая, полная, немолодая дама в роскошном платье.

– Императрица. Елизавета Петровна, – неслось по зале.

– Модница была, не нашивала одно платье два раза. После смерти остались в ее гардеробе пятнадцать тысяч платьев, – шептал старик

За императрицей следовал тоже высокий, тоже дородный и тоже немолодой господин: граф Алексей Григорьевич Разумовский – фаворит и, как утверждала молва, тайный муж Елизаветы.

– Вот он, ночной император, – шептал Григорий Орлов брату. – А ведь простым певчим был, грамоты не знал. В хоре его увидела да и влюбилась без памяти. Попал в случай.

За Алексеем Разумовским важно вышагивал господин помоложе, столь же высокий и величественный – граф Кирилла Григорьевич Разумовский, родной брат Алексея, гетман Малороссии.

– А ведь недавно этот гетман свиней пас, – шептал Григорий. – Сам мне рассказывал: когда Алексей фаворитом стал, послал за ним офицера. А Кирилла решил, что его в солдаты хотят упечь. со страху на дерево залез и три дня там просидел. С голодухи только слез. А теперь – вон они! Что случай делает! – И добавил лукаво: – А ведь они тоже братья и на нас с тобой похожие – такие же здоровенные. Только мы красивее да умнее.

И опять Екатерина, танцуя, взглянула на братьев.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
100 знаменитых женщин
100 знаменитых женщин

Героини этой книги совсем разные – и по профессии, и по характеру, и по образу жизни. «Личный оператор» Гитлера Лени Рифеншталь, отвергнутая обществом за сотрудничество с нацистами и тем не менее признанная этим же обществом гениальным кинематографистом; Валентина Терешкова – первая женщина космонавт, воспринимаемая современниками как символ эпохи, но на самом деле обычная женщина, со своими невзгодами и проблемами; Надежда Дурова – женщина-гусар, оставившая мужа и сына ради восторга боя; Ванга – всемирно признанная ясновидящая, использовавшая свой дар только во благо…Рассказы о каждой из 100 героинь этой книги основаны на фактических материалах, однако не все они широко известны. Так что читатели смогут найти здесь для себя много нового и неожиданного.

Валентина Марковна Скляренко , Валентина Мац , Татьянаа Васильевна Иовлева , Татьяна Васильевна Иовлева

Биографии и Мемуары / Документальное