Боги и люди

Так случилось и с великим «Берлинским искусством». На беду Моцарта. И на счастье музыки. Ибо, как предполагал его отец: изменившийся Моцарт все менее нравится публике… Вчера он пришел ко мне. Передаю (вкратце) наш разговор.

МОЦАРТ. Я должен посоветоваться с вами, барон.

Я был у издателя, он долго ругал меня и просил писать популярнее. Он прямо сказал: иначе ничего твоего я просто не смогу продать.

Я. И что же вы ответили?

МОЦАРТ. Значит, я больше ничего не заработаю, черт меня побери!

Я обнял его – и в памяти зазвучали слова его отца: «Когда у него все в избытке – Бог покидает его музыку»… Что ж, до нынешнего 1786 года у него были немалые доходы. Но денег ему все равно не хватало, ибо тратил не считая. По моим сведениям, уже тогда случилось с ним страшное: он обратился к ростовщикам. Теперь его доходы начнут сокращаться и сокращаться. При его беспечности это значит: уже вскоре – беды и нищета! Что ж, мы видели великую музыку счастливого Моцарта. Впереди нас ждет величайшая музыка Моцарта трагического. О, как я жду ее!

Из дневника 1786–1787 годы

Вчера я пришел к нему в дом. Он сидел за клавиром – спиной… Теперь я всегда вижу его спину. Он сказал мне: «Дорогой барон, я работаю, работаю, работаю, и нет денег… Работа пьет мозг и сушит мое тело. И все равно – нет денег!»

Теперь ежедневно он дает концерты… иногда дважды в день. Он объявляет бесконечные Академии. А ночами – сочиняет. Воистину – это музыкальная лихорадка. Воспаленный мозг все время требует продолжения. И потому даже после концертов Моцарт часто импровизирует. Три дня назад после его Академии я стоял за кулисами, поджидая его. Он был на сцене. Я услышал его нежный тенор: он разговаривал со старым скрипачом из оркестра, который, видно, уже уходил со сцены.

– Вы наговорили мне столько хороших слов, маэстро, позвольте и мне хоть немного отблагодарить вас. Если вы не торопитесь, я хотел бы сыграть для вас…

И он начал играть на темной сцене перед пустым залом. Я стоял, боясь пошевелиться. Это была импровизация. Она длилась добрый час. И, клянусь, там, в темноте, он беседовал с Господом. Если бы мне было дозволено испросить у Творца земную радость, я попросил бы вновь вернуться в тот вечер. Наконец мелодия оборвалась. Я слышал, как в темноте он стремительно вскочил. И сказал старому скрипачу:

– Теперь вы слышали настоящего Моцарта. Все остальное умеют и другие.

Я вышел из темноты со слезами на глазах. Мы обнялись. Мы оба были растроганны.

Вот полностью наш разговор, который в конце стал столь неожиданным.

Я. Однажды я показал вам свою Десятую симфонию. Она мне очень дорога. Я все надеюсь, что вы сыграете ее когда-нибудь.

Он промолчал. Он просто заговорил о своих бедах.

МОЦАРТ. Меня беспокоит здоровье Штанци. У нее были неудачные роды. И не одни. И врач велит отправить ее на курорт. Она хочет в Баден. Но у нас совершенно нет денег.

(После того как он отказался сыграть мою симфонию, он хотел, чтобы я одолжил ему денег. В этом он весь! «Накрахмаленные симфонии»!)

Я. Хорошо. Я дам, но очень немного. Вам известен мой принцип: я помогаю помалу, но многим.

МОЦАРТ. А мне много и не надо, скоро у меня вновь будут деньги. Ко мне обратился Лоренцо да Понте.

(Проклятие! Я знаю этого хитрющего венецианца: это итальянский еврей, который крестился, стал аббатом, что-то натворил и бежал из Италии. Он очень способный человек. По протекции Сальери император сделал его придворным поэтом… Он сочинил множество либретто для опер Сальери. И вот добрался до Моцарта.)

МОЦАРТ. Он предложил мне написать оперу на его либретто. Я получу сто дукатов.

(Неужели – выкарабкается? И вновь – веселый и легкомысленный Моцарт?)

МОЦАРТ. И знаете, каков сюжет? «Свадьба Фигаро» Бомарше.

И вот тогда – в единый миг! – я понял всю мою будущую интригу.

Я. Дорогой Моцарт, это великолепная затея.

МОЦАРТ. Но разрешит ли император? «Фигаро» запрещен и в Париже, и в Вене… правда, после невиданного успеха. (Последние слова он произнес лукаво.)

Я. Тем больший будет интерес у нашей публики. Публика – женщина, и ее особенно влечет запретное.

МОЦАРТ. Да Понте клянется, что избежит в либретто всяких политических намеков.

Я. Но избежите ли вы? Вы – гений-простолюдин, который помнит пинок ноги ничтожного аристократа?

МОЦАРТ. Я могу сердиться в письмах, барон, могу ненавидеть в жизни, но когда начинаю слышать музыку… Впрочем, вы знаете лучше меня: злой Гендель, злой Бах – разве это возможно? Музыка есть молитва, а Бог – Любовь и Прощение… Нет, нет, это будет веселая опера-буфф, и, клянусь, все итальянцы умрут от зависти!

(Это он, конечно, о Сальери.)

МОЦАРТ. Зная ваше доброе отношение, барон, да Понте просил меня поговорить с вами. Император ценит ваши советы.

Я. Я уверен, дорогой Моцарт, моей помощи не потребуется. Император одобрит эту идею. Наш просвещенный монарх не раз говорил: «Предубеждение, фанатизм и рабство духа должны быть уничтожены». Он поклонник французских просветителей, ему будет приятно разрешить оперу на сюжет, запрещенный в Париже.