Боги и влюбленные (СИ)

— Насколько мне известно, в тюрьму.

— В тюрьму?

Мрачный человек быстро кивнул.

— Несколько месяцев назад. Пришли солдаты и арестовали его, жену, детей, и никто их больше не видел.

Застонав, я повернулся, уставившись на темный дом за стеной.

— Арестованы…

Человек снова потряс меня.

— Кто тебе Примигений?

Из осторожности я солгал:

— Я ходил на одном из его кораблей, а сейчас оказался в порту и решил с ним поздороваться.

— На каком корабле? — требовательно спросил человек, все еще сжимая мою руку.

Освободившись, я пробормотал:

— На «Нептуне».

Человек покачал головой.

— Никогда о таком не слышал. Как тебя зовут, моряк?

— Нерей! — ответил я, отступая от настырного мужчины с мрачным лицом. — Спасибо, что рассказали. Мне надо идти. Возвращаться на борт.

— Никогда не слышал о таком корабле в Остии, — настойчиво произнес он.

Но я уже пятился; сердце мое колотилось. Когда человек потребовал назвать имя шкипера «Нептуна», я бросился бежать. У подножья холма я упал, оцарапав колени. Вскочив на ноги и откинув подаренный мне плащ, я пошел, стараясь не слишком наступать на правую ногу, которую ушиб особенно сильно. Оказавшись у берега, я сел на причал в свете лампы, висящей на стене таверны. Она казалась знакомой, и я вспомнил, что именно там Сабин, Гай Абенадар и я выпивали в наш последний визит в Остию.

Я изучил болезненные ссадины на коленях, которые, как мне представлялось, должны были к утру затянуться, но пока продолжать болеть. Порезы были неглубокими и, скорее всего, не оставят шрамов. За это я был благодарен. Выпрямившись, я почувствовал в коленях боль; кости тоже протестовали, распространяя по телу тупую немочь, возникавшую от того, что я чересчур долго оставался на ногах.

Я не помнил, как долго был в пути: от дома Иосифа — к дому на Эсквилинском холме, затем — дорога в Остию, подъем по длинному склону, где моя мечта о теплом приеме у Примигения оказалась несбыточной, после — вниз, к берегу (с осознанием того, как легко я научился лгать, и что значит быть беглецом), к тихому, пустынному пространству верфей.

Собрав последние силы, я поплелся прочь, тяжело ступая сандалиями по деревянным изношенным доскам, пока не набрел на длинную лодку между свай у края дока. Лодка была покрыта мешковиной, и я, приподняв ее, забрался внутрь. Накрывшись мешковиной, я свернулся на широком сыром дне лодки, положил голову на ладони, закрыл глаза, зевнул, слушая плеск волн под причалом, проклял боль в коленях и уснул.

Меня разбудили хриплые голоса. Выглянув в щель между досками, я увидел, что док ожил, и по нему снуют шумные моряки, грузоотправители, купцы и бродяги. Когда я выбирался из лодки, каждая кость моего тела взывала о покое. Колени хрустнули и снова начали кровоточить. Желудок урчал, требуя еды. Никто не обратил внимания на то, как я перелез через борт — еще одна маленькая удача. Поправив плащ и мягко коснувшись колен, я медленно направился прочь, приветствуя лучи солнца, поднимающегося над крышами домов, что выстроились вдоль пирса, и рассматривая пришвартованные в доке корабли. Их названия были настоящей литанией различным божествам, но ни один не носил имени быстрого посланника богов Меркурия.

Я старался не думать о том, насколько хочу есть.

Во второй половине дня я прошел все верфи Остии от вонючего устья Тибра до открытого всем ветрам мыса, где порт кончался и начиналось море. Когда солнце опустилось за горизонт, я вернулся туда, откуда начал свой путь, сев на тот же причал, что и в предыдущую ночь. Таверна «Приют Усталого Путника» была переполнена. Над доками плыли непристойные песни, из-за дверей доносился смех. Я смотрел на каждого входившего и выходившего оттуда человека, ища знакомое лицо капитана Сабина, но видел только незнакомцев.

Спустились сумерки, и я отправился на площадь, где находилась контора Прокула и Примигения, однако на белом здании с портиком висела теперь вывеска другой компании, другого хозяина. Мудрость и осторожность диктовали мне держаться оттуда подальше, и я вернулся в доки, хромая и стараясь не слишком ступать на правую ногу.

Я пытался не думать о завтраке, обеде и ужине, в которых было отказано моему болевшему желудку. Жажду я утолил из общественного фонтана, холодная вода которого имела привкус и запах рыбы.

Ночь была холодной, с моря надвигался сырой туман.

А потом я увидел ее.

Ее звали Клодия — это я вспомнил сразу.

Она шла быстро, отвергая непристойные предложения моряков надменной тишиной и прижимая к груди корзину. Ее руки обнимали круглую плетеную корзинку так плотно, как (казалось, совсем недавно) они обнимали меня, прижимая к большой, мягкой, теплой груди. Из корзины выглядывали кончики длинных коричневых батонов. Я уныло предположил, что являюсь единственным мужчиной или юношей, который страстно смотрит не на привлекательную фигуру Клодии, а на корзину, полную хлеба.