Боги и влюбленные

Для всех остальных были другие мальчики. И несколько девушек. Один юноша по имени Алледий великолепно изображал Вакха, разгуливая по дому обнаженным и нося в одной руке чашу с виноградом, а в другой — мех с вином. Алледий не скрывал, что считает меня привлекательным, и шепотом сообщил о своей надежде побыть несколько минут со мной наедине. Он был очень популярен и принял много приглашений в спальни. Я не знал, проститутка он, раб или бесстыдный отпрыск богатой семьи. У него были хорошие манеры, но принять его соблазнительное приглашение оказалось невозможно. Юлий Полло постоянно держал меня на виду.

Через некоторое время хозяин хлопнул в ладоши и объявил:

— Сейчас выступит актер с хвалой в честь Афродиты, Вакха, Приапа и всех остальных богов и богинь, которым следует сегодня вознести благодарность.

Гости с готовностью расселись на диванах и на полу, чтобы посмотреть представление.

Я узнал актера в тот же миг, как он с важным видом выступил на середину комнаты: этот певец развлекал нас в доме Примигения и после пришел к моей двери. Его звали Плиний, вспомнил я. Сейчас он был скорее мужчина, чем юноша, и более уверен в своем искусстве. Войдя в комнату обнаженным, он поклонился, почтив хозяина и гостей льстивым приветствием. Когда он выпрямился, его глаза встретились с моими, обретя тот заинтересованный вид, что возникает, если кто-то видит знакомого человека, но не может вспомнить, где его встречал.

Плиний выступил хорошо. Он не стал исполнять те поэмы, которыми услаждал нас в доме Примигения, вместо этого начав петь непристойные песенки. К моменту исполнения последних фраз он был возбужден не меньше статуи Приапа. Он сорвал благодарные аплодисменты, начал кланяться, и, поднимая голову, каждый раз смотрел на меня. Он отвернулся лишь когда его окружила толпа восторженных мужчин, делавших ему предложения. Не знаю, принял ли он хоть одно, поскольку мой хозяин, наконец, уступил своим желаниям и повел меня в спальню. Когда спустя долгое время я вернулся к гостям, Плиний уже ушел.

Через неделю я увидел его снова: он стоял у подножия лестницы в гостиной дома Реммия. Не знаю, как Плиний меня нашел, но дни после празднования Нового года он, очевидно, провел в поисках. Стоя у лестницы, он казался одним из богатых юношей, часто занимавших мной свое время. На нем был красивый белый плащ, отделанный золотой нитью, и он радостно улыбнулся, когда я сошел вниз.

Реммий тоже сиял.

— Ликиск, этот молодой человек желает с тобой встретиться. Я сказал, что могу послать тебя к нему, но он пришел сам.

Плиний скромно улыбнулся и вежливо и просительно произнес:

— Не мог бы ты провести со мной день?

Заметив подмигивание Реммия, я понял, что деньги уплачены.

— Конечно, я проведу с тобой день, — ответил я.

Актер расцвел.

Судя по всему, его мастерство высоко оплачивалось. Новый дом, куда он меня привел, был замечательным. Уютно устроившись в расщелине между низкими холмами неподалеку от моря, он был укрыт от сильных ветров, идущих от воды. В доме было только две комнаты, зато большая галерея с видом не менее роскошным, чем из дома Примигения. Главную комнату украшали яркие цветы, на многих стенах висели пестрые ковры, а на одной — множество масок, которые Плиний использовал на сцене.

Мы уселись за столик выпить вина; за моей спиной находилась большая кровать с подушками. Комнату освещало тусклое зимнее солнце, но я представлял, какой яркой она бывает летом.

Мы немного поговорили; я начал комплиментов и похвал его недавнему представлению. Плинию были приятны мои слова, и он сказал, что не тревожится из-за непристойных песен в своем репертуаре.

— Непристойные ценятся выше утонченных, а актер делает то, за что ему лучше платят. В отличие от тебя, верно?

Я сказал, что все мы делаем то, чего хотят от нас боги, и так хорошо, как можем.

Он рассказал об актерах, которыми восхищался, упомянув между прочим актера пантомимы Париса. Я ответил, что по моему мнению Парис великолепно играл Меркурия. Плиний кивнул, а затем добавил:

— Он умер. Ты не слышал?

Я был потрясен и не скрывал этого.

— Бедняга показал представление, затронувшее некоторые неудобные вопросы, связанные с Цезарем, — объяснил Плиний. — Горе актеру, что столкнется с Тиберием.

Лишь обильные возлияния прогнали из моего сердца тяжесть, возникшую из-за этого известия. Приятно опьяненный, я лег в постель, а Плиний начал показывать мне маски, удивляя той легкостью, с которой переходил от одного персонажа к другому; сперва любовник, потом Пан, затем — воин с длинным острым кинжалом, который он с холодящим реализмом вытащил из украшенных драгоценными камнями ножен. Я с удовольствием аплодировал, и Плиний отвешивал мне глубокие поклоны, словно я был аудиторией в театре.

Нацепив маску воина и положив нож на столик у кровати, он изящно вышел в центр комнаты под лучи солнца, танцуя для меня и медленно снимая одежду. Он закончил свой танец у кровати; его нежные пальцы сняли с меня тунику, продемонстрировав то же умение, которому когда-то учился я.

— Ты кажется очень робким, Ликиск.

— Я могу быть откровенным.