Боги и влюбленные

Со склона утеса, скрывавшего нужную нам пещеру, донесся первый звук. Я слышал гневный голос невидимого мне солдата, приказывавшего кому-то остановиться. К нему присоединились другие голоса, выкрикивая на сленге военных короткие фразы вперемешку с ругательствами. Абенадар и Марк Либер начали взбираться наверх, и скоро до нас донесся звон мечей, новые крики и неразборчивые фразы. Со своего места я не видел разыгравшейся наверху схватки.

Не отрывая взгляда от холмов, я жаждал узнать, что же там происходит. Вскоре я увидел вылезавших из-за валунов солдат, от чьих мечей отражались лучи солнца. Солдаты — шесть человек, — быстро пробежали вверх по склону, за ними последовали другие с обнаженными мечами, и все они остановились у входа в пещеру. Через секунду рядом оказался Абенадар, властно пройдя мимо столпившихся снаружи людей. После него в пещеру зашли солдаты.

В эту секунду из кустарника и зарослей ежевики у подножия горы появилась четверка крепких солдат с пленником. Рядом шел Марк Либер, держа в руке меч. Пленником оказался невысокий молодой человек, плохо одетый, в порванной на плече тунике, хлопавшей по тяжело вздымающейся груди. Его кисти были связаны за спиной; солдаты держали его за локти. Молодой человек активно сопротивлялся, волоча ноги и извиваясь в попытке стряхнуть вцепившихся в него солдат. Когда они приблизились, я увидел, что он почти мой ровесник. Его борода была новой, волосы — мягкими и тонкими, темные глаза сверкали гневом и ненавистью, с губ срывались проклятья.

К сожалению, этот юноша оказался нашей единственной добычей.

— Они были там, — проворчал Абенадар, спустившись с холма вместе со своими людьми, — но местность хорошо просматривается, и они заметили нас издалека. Судя по пожиткам, их здесь довольно много. Думаю, человек двадцать.

Трибун Марк Либер гневно кивнул и повернулся к нашему пленнику.

— Как тебя зовут?

Юноша ответил ругательством на арамейском.

— Как тебя зовут? — спросил я на его языке. В ответ раздалось новое ругательство. Я говорил мягко, зная по опыту собственного пленения, что грубое обращение и грубые слова вызывают у молодых людей в цепях только сопротивление. И еще я знал, каким действенным может оказаться даже легкий страх.

— Эти солдаты, — терпеливо сказал я, — считают, что ты Варавва, и если они в это поверят, то тебя повесят, ты и глазом моргнуть не успеешь. Они ищут Варавву, и центурион убежден, что ты и есть он. Если это не так, лучше скажи, пока можешь.

Юноша посмотрел на меня в раздумье, потом покосился на центуриона. Повернувшись, он сказал:

— Я не Варавва.

— Тогда как тебя зовут?

После паузы он ответил:

— Дисмас.

— А где Варавва?

— Я тебе не скажу.

— Центурион — жесткий человек, но трибун — человек справедливый. У меня нет влияния на центуриона, который хочет тебя повесить, но есть некоторое влияние на трибуна, и если я скажу ему, что ты готов сотрудничать, он тебя защитит.

— Я не боюсь римских солдат.

— Ты на краю к смерти. Ты молод, как и я. Поверь, ты слишком молод, чтобы умереть. Нет такого дня, что годится для смерти. — Произнося это, я почти слышал голос Лонгина, когда-то сказавшего мне то же самое.

— Я никогда не предам друга, так что хватит меня искушать. Я готов ко всему, что на уме у центуриона.

Нетерпеливый Абенадар потряс меня за руку.

— Ну, Ликиск, что он говорит?

— Его зовут Дисмас, и я не могу добиться, чтобы он сказал, где его друзья.

Абенадар улыбнулся.

— Скажи ему, что существуют отличные способы развязать ему язык.

— Я уже сказал.

— Крепкий ублюдок?

Улыбаясь, я спросил:

— А как бы ты себя повел?

— Здесь нам больше ничего не светит, — проговорил трибун. — Собирай людей, Абенадар. Возвращаемся в Иерусалим.

Как оказалось, наш пленник немного понимал латынь, поскольку улыбнулся и произнес:

— У твоего трибуна есть здравый смысл. Мои друзья давно ушли, и всё, что вы получили в результате операции, это один-единственный еврей.

Я не снизошел до ответа.

Мрачный Дисмас со связанными за спиной руками уселся на вьючную лошадь, по обе стороны которой расположились солдаты. Он сидел, расправив плечи и вызывающе подняв подбородок. Прямо как я по дороге на Капри.

Ни я, ни Марк Либер не принимали участие в пытках пленника. Ответственность за дознание легла на плечи Абенадара. Пытками ведал сириец, знавший искусство палки и плети задолго до того, как пришел в армию. Пилат дал строгий наказ: пленник не должен умереть, пока вся банда отступников, убийц и воров не попадет к нам в руки. Массовая казнь, полагал Пилат, повлияет на бунтующее население значительно эффективнее, чем казнь одного человека. К счастью, пытка проходила глубоко во чреве крепости, и крики пытаемого не были слышны теми, кто не принимал в этом участия. Избиение продолжалось два дня, после чего молодой еврей был готов рассказать все, что знал.

— Варавва и его головорезы ускользнули в Галилею, — проворчал Абенадар, опускаясь в кресло в комнате Марка Либера.

— А что Дисмас? — спросил я.

Абенадар пожал плечами.

— Он жив. Почти. Но скоро он придет в себя и ко дню, когда его повесят, будет здоров. К тому времени они все окажутся у нас.