Специалист ЮНЕСКО, любезно взявший на себя роль проводника, таскал меня по лесам и галереям, нимало не заботясь о том, что дозволено видеть чужеземцам. Мы носились по заваленным строительным мусором «чау-кам» - внутренним дворикам, которые в обычное время закрыты даже для большинства непальцев. Но мне повезло угодить как раз в необычное время предпраздничной суматохи и реставрационной горячки, когда каждый занят своим лихорадочным делом и никто никого ни о чем не спрашивает. Едва поспевая за длинноногим немцем, я летал с этажа на этаж, стараясь все увидеть, ничего не упустить. Раз уж выпал счастливый билет, грешно было бы отказаться от выигрыша.
К сожалению, стражем брахманистских откровений выступила моя собственная память. Тщась объять необъятное, я даже не успевал делать пометки в записной книжке. О том же, чтобы сосредоточиться на чем-то одном, задержаться и пристальней вглядеться в суть, я и не помышлял. В результате сплошная каша в голове и полнейшая неспособность вспомнить, где, в каком чауке я видел тот или иной памятник. Благо храмы, культовые сооружения, алтари и фигуры божеств щедро разбросаны посреди дворцового города-лабиринта в трех измерениях.
Каждый из четырнадцати дворов посвящен особому божеству. Так, чаук, в котором происходила коронация, находится под патронатом Нартешвары - непальского близнеца На-
тараджа, Владыки танца. В рядовые дни лишь один из чауков открыт для посещения. Остальные чауки жители Катманду могут увидеть только однажды в году, на празднике в честь Дурги, который начинается четвертого картика, или 20 октября по нашему календарю. Эти же правила распространяются и на храм Таледжу, расположенный в северной части дворца. Перед ним воздвигнуты три каменные колонны, возносящие к небу бронзовые изваяния королей и льва. Таледжу считается королевским святилищем, и, за исключением Дурга Пуджи, когда тысячи молящихся со всей страны приносят дары к ногам богини-победительницы, входить в него дозволяется только высшим жрецам.
Это было единственное место в Хануманд-хока, куда я не посмел проникнуть. С балкона ближайшей башни отлично были видны мощеный двор, где сотни голубей склевывали жертвенное зерно, столпы с золочеными фигурами и резные балки в виде прелестных принцесс, поддерживающие трехъярусную крышу с колокольчиками. Дул легкий ветерок, и замкнутое пространство двора глухо вторило веселому, мелодичному перезвону. Интересно было бы побывать тут на Дурга Пудже, ког-да все становится красным от крови жертвенных животных и на ступени святилища летят отрубленные головы козлов и баранов. От королевского жреца я слышал, что только в полночь с восьмого на девятый день праздника в жертву Дурге приносят ровно 108 буйволов. То же сакральное число, унаследованное буддистами от брахманистов! Подобная взаимопреемственность порой выливается в странные формы. Львы, которые обычно стерегут буддийские храмы, улыбчиво скалятся перед бронзовой аркой дверей, не проявляя неудовольствия перед чудовищным попранием принципа ахинсы. И широко раскрытые божественные очи, нарисованные на пилястрах входной арки, привычно взирают на ежегодную бойню.
Дурга! Воинственное воплощение женственной Парвати.
Особой гармонией линий отличается двор, расположенный внутри «Дома услады», построенного в XVIII веке Притви Нараяной, объединившим разрозненные непальские княжества в единое королевство. Со всех сторон его окружают башни, абсолютно непохожие друг на друга. Рассказывают, что для отделки дворца король распорядился взять четырех архитекторов из главных городов: Катманду, Лалитпура (ныне Патан), Пхактапура (Бхадгаон) и Киртипура. Естественно, что каждый стремился украсить «Дом услады» самой красивой башней. Самая высокая из них, девятиэтажная, с тремя выступающими крышами, башня Бхасантпур, принадлежит зодчему из Катманду, кровля другой выполнена в бенгальском стиле «слонового уха», башня, обращенная в сторону родного Патана, поражает своей исключительной соразмерностью и простотой.
Так раскрывались передо мной легенды и были старого королевского дворца. Опутанный каркасом лесов, заваленный стройматериалами, он был подобен святыне, с которой грубо сорвали покрывало. Беззащитными и нагими выглядели каменные и бронзовые боги в тенистых двориках. И только сам Хану-ман - божественная обезьяна - пребывал, как положено, под красным покрывалом. Сидя на своем пьедестале, слева от калитки, в высоких деревянных воротах, он вместе с солдатами гуркхской гвардии нес неусыпную стражу.
ТРАВА ЛУНЫ