Боги минувших времен: стихотворения

В ранние годы он пристрастился к рисованию, изображал главным образом батальные сцены. Увлекаться он умел глубоко, и это увлечение переросло в захватывающий интерес к военной истории, так что после гимназии даже и не думал о выборе пути: считал, что путь был один — в военное училище, по стопам деда. Но отец настоял на поступлении в университет, причем не на историко-филологический факультет, более других привлекавший Кондратьева, а на юридический, как самый «хлебный». Отец Кондратьева, небогатый петербургский чиновник, хотел видеть сына обеспеченным человеком. «Предки мои не владели поместьями… и не занимали высоких постов. Дед по отцу дослужился до майора, отец умер статским советником, ни недвижимостью, ни капиталами не обладал. Я жил очень скромно, тратя деньги только на книги…»

Кондратьев, изучавший в университете государственное право, знание которою принесло ему «горькие радости», жалел, что не смог слушать лекции на историко-филологическом факультете. Литература Серебряного века в заметной степени создана филологами. Брюсов, Мережковский, Белый, Блок, Городецкий, Вяч. Иванов, Гумилев, Борис Садовской, Иван Коневской, Сергей Соловьев — филологи, и это обстоятельство непосредственно сказалось в их творчестве. Выдающимся филологом был Иннокентий Анненский, сыгравший определяющую роль в писательской судьбе Кондратьева. В 1893—годах он был директором Восьмой петербургской гимназии, той самой, в которой Кондрата учился. Уроки Анненского превращались в служение культуре, понимаемой как часть человеческой души. В мемуарах Кондратьев вспоминает Анненского: он преподавал греческий язык, но больше заботился о том, чтобы «познакомить гимназистов с великими произведениями всех стран и народов». Здесь опять мы встречаемся с этим универсализмом строителей Серебряного века – культом культуры и знакомством с традициями всех стран, всех веков. «Мы, ученики Иннокентия Федоровича, еще в 7-м классе гимназии знали все, что несколько лет спустя Вяч. Иванов читал как откровение на публичных лекциях в Париже», — вспоминал Кондратьев. Исключительная любовь к античности была передана Кондратьеву как некое посвятительное знание именно Анненским. Его сын, поэт Валентин Кривич, писал: «Для А. А. Кондратьева, к которому до конца жизни отец сохранил искреннее и большое сердечное расположение… он со школьных времен так и остался «дорогим учителем», и этот эпитет А. А. Кондратьев всегда неизменно прибавлял к имени отца во всех своих к нему обращениях. Каждую свою вещь А. А. Кондратьев, конечно, вручал отцу, и о каждой книге отец всегда сообщал ему свой подробный и серьезный отзыв… Поощрял и журил он бывшего ученика своего именно как «дорогой учитель»; всегда неизменно дружески и всегда направляюще-серьезно.

Был еще один источник, давший энергетический импульс пробуждавшемуся таланту в определении той тематики, которая стала для Кондратьева лейтмотивом. В кабинете его отца стоял на постаменте красного дерева скульптурный бюст Аполлона, покровителя поэзии, предводителя муз. Кондратьев срисовывал эту скульптуру в детстве. Он стал бывать на художественных выставках. «Впечатление от первого посещения картинной выставки, — писал Кондратьев, — было столь сильным, что ночью у меня сделался кошмар». Интерес к живописи усилился под влиянием Арнольда Беклина, чьи картины были тогда исключительно популярны. Франц Штук — другой художник-символист той поры — прославился изображениями фавнов и нимф Его влияние на юношеское сознание Кондратьева тоже оставило след. «Побывал я на великолепной выставке английских художников… Заработанные стихами или уроками деньги шли у меня частью на покупку книг, частью на посещение выставок… Виденные мною на выставках картины служили порою темами для моих стихотворений», — рассказывал Кондратьев. На упомянутой им английской выставке он видел картину под названием «Забытые боги». В двух словах сформулирована была та тема, которая его влекла к себе, но столь очевидное название еще не приходило ему на ум. Тогда же он написал стихотворение о богах, которых он, поэт, должен вызвать из мрака забвения — к жизни от сна пробудить.

Лишь начнут виноград убирать,
Мы встаем из тумана забвенья
И воздушною легкою тенью
Возвращаемся к жизни опять.

При сиянии алой зари

Над землею мы вновь пролетаем
И печальные взоры кидаем
На разбитые в прах алтари…