Боги осенью

По кремнистой дороге мы спустились вниз, к котловану. Наверху запаздывали со светом, и охранники сдержанно матерились. Время от времени постреливали, чтобы хоть таким образом обозначить себя в темноте. И тогда невероятное эхо прыгало с одной скалы на другую. Понятно было, почему они злятся. Дождь все усиливался, все хлюпал, и капал, и шлепал по мокрети, не переставая. Сидеть бы сейчас в казармах, перебрасываясь в картишки. А вместо этого - тащись за два километра в чертовы каменоломни, мокни на холоде, следи за паршивыми хефтлингами.

- Стой! - наконец раздалась команда. И заметалось, перебрасываясь из головы в хвост колонны: - Стой!.. Стой, сволочь!.. Кому говорят!…

Над нашими головами ярко вспыхнуло. Четыре мощных прожектора, разнесенные по углам, залили ущелье посверкивающей молочной взвесью. Раньше здесь, вероятно, были разработки песчаника. Жила, скорее всего, истощилась, и их забросили. Глыбы, обвалы и монолиты, поставленные на ребро, создавали вид хаоса, который, наверное, был в момент сотворения мира.

- Ахтунг!.. Разойдись по бригадам!..

Возник Бурдюк, который до этого шел в отдельной команде. Постоял, зацепив пальцами пояс полосатых штанов. Свисало поверх ремня могучее брюхо. Ему и лагерная баланда была нипочем. Выждав, сколько положено, мотнул головой - шевелись! Мы, ни слова не говоря, раздергали груду дощатых тачек. Дело было привычное. Мы занимались этим каждое утро. Даже Клейст наваливался на рукоятки, стараясь не выказывать слабости. С работой нам, что ни говори, повезло. Ворочать тачку все-таки легче, чем рубить камень.

Бурдюк терпеливо ждал, пока мы будем готовы. Глянул на огненные бельма прожекторов, горящих с обрыва, мельком оценил расстояние до ближайшего сгорбленного, как сурок, охранника.

Просипел, ни к кому особенно не обращаясь:

- Сегодня за нами - «глаз»…

И отошел в сторонку, чтобы наблюдать за работой.

Мы даже сообразить ничего не успели.

- На-ачали!..

Я торопливо покатил тачку туда, где уже стучали кайлами первые рубщики. Привычно заныли мышцы, а в позвоночнике натянулась струна, готовая лопнуть. К счастью, я уже знал, что примерно через час это пройдет. Я втянусь и буду ворочать камни, к которым в другой обстановке и подступить побоялся бы. Никакая работа меня уже давно не пугала. И настораживало только короткое предупреждение Бурдюка. «Глаз» - это значит, что следить за нами сегодня будут особо. Что, впрочем, не удивительно. Водак-то из нашей бригады. А Бурдюк все-таки молодец, что предупредил. С бригадиром нам повезло, у других лишь - «скотина», да «пошевеливайся», да затрещины. Собственно, только таких бригадирами и назначают. А Бурдюк, как ни странно, сохранил человеческий облик. Я вспомнил, как на третий день после моего прибытия в лагерь я, уже отбыв два наряда копателем, попал в эти же каменоломни среди других штрафников. Дождь тогда лил, по-моему, еще сильнее. Тропинка от штолен до рельсов узкоколейки совершенно осклизла. Навыков тяжелой работы у меня, разумеется, не было. Разболтавшееся колесо неудержимо соскальзывало по склону. Тачка весила тонну, и наконец в очередной раз опрокинулась. Я тогда тоже упал и даже не пробовал больше встать на ноги. Текла вода по лицу. Сердце безобразным комком трепетало в горле. Жизнь заканчивалась - прямо здесь, на этой липкой земле. Скотина Бак стоял надо мной и орал: - Поднимайся, скотина!.. - Я знал, что он меня все равно убьет, и не двигался. - Поднимите скотину!.. - в бешенстве приказал Скотина Бак. Меня подняли. Всегда есть, кому исполнить приказ. - Теперь ты, скотина, узнаешь, кто я, скотина, такой… - Неимоверный пудовый кулак взлетел в воздух. Однако не опустился - Бурдюк перехватил его волосатой лапой. - Ты чего это? - удивился тогда Скотина Бак. - Оставь человека, - сказал Бурдюк, дохнув всей утробой. - Чего-чего? - Говорю: оставь, человека… - Скотина Бак начал тогда багроветь и чудовищно раздуваться. Я уже думал, что все, конец Бурдюку, пристрелит за нарушение распорядка. Но весь почерневший Скотина Бак лишь выдернул руку и вдруг ушлепал, правда, обложив нас по черному. А Бурдюк, некоторое время смотрел на меня - грязного, дрожащего, не верящего, что остался жив, а потом сплюнул и спокойно сказал: - Дерьмо собачье… - И уже вечером, когда мы на картонных ногах возвратились в барак, спросил Клейста, выделив его почему-то среди других хефтлингов: - И из-за такого дерьма, как ваш Оракул, убивать людей? - Клейст, помнится, начал рассказывать ему что-то о грандиозных задачах Контакта, о прорыве в новое знание, о постижении человечеством неизвестного, вечно маячащего за горизонтом, - он тогда еще не совсем пал духом, - а Бурдюк все это выслушал с непроницаемой физиономией, опять сплюнул на пол и, ничего не сказав, отвернулся. И Клейст остался сидеть, прижав к груди мокрый чобот…