Боги осенью

Правда, сейчас его нельзя назвать очень уж светлым. От висения в нише или от чего‑то еще Эрринор выглядит мертвенным и тускловатым. Самый обыкновенный металл, кажется даже не слишком заточенный. Однако стоит мне слегка сжать в руках теплую рукоять, стоит поднять его и не торопясь провести клинком в воздухе, как из‑под тусклости проступает нежное серебряное свечение, лунные тени начинают дымиться и скользить к кончику, а от лезвия, как тогда на набережной, отслаиваются плазменные отражения. Эрринор готов к бою, нужен лишь враг, который осмелился бы скрестить со мною оружие. Озноб не проходит, но в такие минуты он меня уже не пугает. Не озноб это — свежий ветер, побуждающий к действию. Лицо у меня горит, и весь я полон страстной энергией воина.

Между прочим, Беппо не одобряет этих моих порывов. К мечам лордов он относится настороженно, с явным недоброжелательством и считает, что тронувший меч становится в определенной мере его заложником.

— Если взял в руки меч, значит должен — убить. А я, милорд, убивать не хочу.

Кстати, Беппо мгновенно освоился в нашем мире. Уже дней через десять он работал охранником в какой‑то коммерческой фирме — что, конечно, неудивительно, учитывая его военную подготовку, — а еще через пару недель получил вполне приличную комнату и переехал.

После этого мы с ним практически не встречались.

Он, по‑видимому, хотел как можно скорее освободиться от прошлого.

И, в конце концов, кто я ему — случайный знакомый.

Я потом, наверное, месяца три пережевывал эту обиду.

И однако, как выяснилось, я был неправ в отношении Беппо. Он не собирался никого забывать и ни от чего не отказывался. В конце июня, когда навалилась на Петербург каменная жара, когда поплыл пух и зазеленела вода в каналах, он явился ко мне — все такой же усатый, плотненький, с выпученными, как у рака, глазами — и, не слова не говоря, выложил странный значок в виде тюльпана. А когда я недоуменно воззрился на золотые тычинки, объяснил, что это родовой знак Дома Герриков — каждый воин, родившийся на Алломаре, имеет такой значок, цветок вживляется на груди, под левым плечом, и снимается только после смерти хозяина.

— Это значок Петипа, — добавил он после паузы.

— Как Петипа? А разве Петип не мертв? — спросил я.

Я отлично помнил короткую стрелку, воткнувшуюся тогда в предплечье.

— Вот теперь мертв, — сказал Беппо, пошевелив проволочными усами. — Нет, милорд, Петипа так просто убить нельзя… — И вдруг рядом с первым значком выложил второй, точно такой же. — А это — мой знак, милорд, если позволите…

Несмотря на природную недогадливость, я, кажется, понял.

— Ты хочешь, чтобы я освободил тебя от присяги воина? Хорошо — что я должен сделать?

— Просто сказать, милорд: «Ты — свободен»…

— Ты — свободен, Беппо, — произнес я торжественным, как подобает, голосом. — Я, наследный лорд Алломара, освобождаю тебя от воинского обета. Ты — свободен, и я готов засвидетельствовать это перед всеми Домами…

Беппо хитро прищурился.

— Вообще‑то по‑настоящему меня зовут вовсе не Беппо. Новое имя дают, когда входишь в какой-нибудь Дом. Но для вас, милорд, пусть я останусь — прежним…

После я проводил его до остановки. Подошел шуршащий троллейбус и утащил сержанта в сторону Невского. Было ясно, что больше я его никогда не увижу. Чье победное знамя развевается сейчас над Семибашенным замком, кто греет в руках волшебную Каплю Росы и о чем шелестит звездный дождь над равнинами Алломара?

Этого я уже никогда не узнаю.

Сердце у меня сжималось, сдавливаемое асфальтовой духотой, был ранний вечер, прозрачные сумерки опускались на город, звезд еще не было, но колючий их свет чувствовался уже в чаше неба.

Вот и набережная, где я победил лорда Тенто.

Мне было плохо. Я дышал редко и тяжело. Горло, сдавленное воспоминаниями, не пропускало воздух. Внутреннюю часть ладоней вдруг защипало — точно от свежей раны.

А когда я инстинктивно поднял руки к глазам, между пальцами у меня заструился яркий синеватый дымок — загустел, превратившись как бы в синюю линзу, сердцевинная часть этой линзы прояснилась и засияла, лицо Алисы, будто гемма, выступило оттуда, губы ее шевелились, по‑видимому, она говорила мне что‑то. Правда, ни одного слова я расслышать не мог. И смотрела она не на меня, а куда‑то в сторону. Голова ее была покрыта узорчатой тканью. Светленький новорожденный младенец смотрел туда же, блестя глазами от любопытства. Вот — он поднял пухлую руку, тронул Алису за подбородок и, видимо, засмеялся.

Мягкие складки набежали на голову в редких волосиках.

И сейчас же изображение будто сдернуло с моих пальцев. Сердцевина погасла, а синеватая линза заколебалась и рассеялась в воздухе.

Я даже не успел толком понять, что произошло.

Я лишь остановился, взирая на уже пустые ладони, сделал два шага по направлению к чугунной ограде, снова остановился и поднял голову к звездам, которых еще не было.

Их еще не было, но я знал, что они есть.

Теперь я буду помнить об этом всегда.

Я был счастлив.