Боги, пиво и дурак. Том 8 (СИ)

Несколько минут я объяснял Демке принцип работы душевой кабины, туалета и раковины с сенсорными наворотами. Показал, как жидкое мыло самое наливается в протянутые ладони, как сама по себе включается вода.

Воспользовавшись душем, Деметра вышла в одном полотенце. И вдруг произнесла:

— Ты — ленивое чудовище. Знаешь об этом?

Я вопросительно приподнял бровь.

— Я, конечно, чудовище-то ленивое, но интересно, к чему ты это?

— Ты понимаешь, что если бы создал такую ванну или унитаз в нашем мире, то мог бы враз разбогатеть и прославиться?

Я фыркнул.

— Нет уж. Лучше сдохну в безвестности, чем войду в историю как главный унитазатор королевства, — проговорил я. — К тому же, зная себя, могу с полной ответственностью заявить, что каждый второй унитаз моего производства имел бы целый букет незадокументированных способностей. Таких как засасывать клиента в свою черную дыру, убегать при виде спущенных штанов, кусаться, гадить или выть по ночам.

— Но каждый первый бы работал! — уже со смехом заметила Демка.

— Да, — хмуро отозвался я, разглядывая мужской гардероб. — Каждый первый работал бы тихо. И быстро. При необходимости подчищая свидетелей.

А между тем на плечиках в шкафу висели черные смокинги. Разных размеров, но при этом совершенно одинакового кроя — с блестящими атласными лацканами, лампасами на брюках, каким-то складчатым кушаком вместо ремня и рубашкой под запонки, которые заботливо поблескивали в небольшой коробочке на столе.

Такое нельзя не прикрыть пиджаком, иначе будешь выглядеть как безумный идальго.

А, и еще туфли. Черные. Глянцевые.

Вот она — сущность всей твоей жизни, Даня. Вечный маневр между популяризацией унитазов и ношением смокинга.

Короче, когда мы вышли из комнаты, то напоминали парочку, сбежавшую со съемок какой-нибудь тошнотворной комедии про богачей. Моя разбитая рожа — и смокинг, ага. Впрочем, Деметра выглядела не менее колоритно со своей полупанковской стрижкой в узком длинном платье и сапогах, которые она не рискнула сменить на предложенные шпильки.

А вот Самеди вышел из своей комнаты, как истинный барон. И галстук-бабочка, который я не стал надевать, и цилиндр — абсолютно все смотрелось на нем, как родное. А в зубах дымила сигара.

— Деревенский шик! — хмыкнул он, увидев нас с Демкой.

— Чем-то не нравятся мои сапоги? — многообещающим тоном осведомилась богиня.

— Ни в коем случае, — поспешил заверить ее Самеди, давая задний ход. — Я сейчас говорю про лицо Даниила. Оно же прекрасно, как распаханное поле весной. Столько жизни и экспрессии во всех этих ссадинах и отеках! И вы в своих сапогах просто изумительно гармоничны рядом с ним.

— Так вежливо и многословно меня еще не оскорбляли, — проворчала Демка, хоть и не удержалась от улыбки.

Тут на лестнице появилась совершенно безликая, бледненькая женщина в костюмчике горничной и жестом пригласила нас следовать за собой.

Так мы оказались в столовой.

Наверное, это было самое аскетичное и при этом странное место в доме.

Здесь совершенно не было окон. Кондиционер в углу старательно создавал ощущение свежести открытого окна, а множество свеч в причудливых канделябрах полностью заменяли электричество.

Стены не были украшены ничем. Просто выкрашены в черный цвет.

На столе уже стояли закуски и поблескивали приборы на пять персон. Видимо, господин собирался явиться с кем-то в компании, или же дворецкий не был уверен, может ли принимать пищу Лёха и на всякий случай велел поставить прибор и для него.

Взглянув на стол, я почувствовал, как мой желудок судорожно сжался.

Черт возьми, в последний раз мы ели ночью. А сейчас, наверное, уже часов пять следующего дня.

Сглотнув набежавшую, как у собаки Павлова, слюну, я отвел глаза в сторону.

И тут, слава богу, двойные двери в конце комнаты открылись, и мы увидели нашего знакомого дворецкого, который вез инвалидное кресло и штатив с капельницей.

А в кресле сидел древний, как смертный грех, старик. По сравнению с ним даже Лёха в принципе выглядел не так уж плохо. Старик тоже был одет в смокинг, и глядя на трясущуюся морщинистую голову с втянутыми тощими щеками, покрытые старческими коричневыми пятнами руки, на торчавшую из рукава кишку капельницы можно было с уверенностью сказать, что с его стороны это был настоящий жест.

Единственное, что во всей этой мумии оставалось живым — так это глаза. Взгляд старика был внимательным, умным и, как бы странно это не звучало, молодым. Ясным, лишенным мутной поволоки усталости, которая зачастую затуманивает взгляд пожилых людей.

А самое удивительное заключалось в том, что я чувствовал в этом дряхлом теле энергию! Самую настоящую, живую. И, если взглянуть поверх его головы рассеянным взглядом, можно было увидеть, как плывет едва заметное марево.