Поле кончилось – они стояли перед чёрным зевом пещеры.
– Сюда, – сказал Логос и шагнул в галерею.
И вновь ослеп, рванулся вперёд – во тьму. Андабат бежал следом.
– Сними шлем! – крикнул Логос. – Сними шлем. Теперь ты видишь!
Рванулся вперёд и с размаху впечатался в стену.
– Дверь рядом, – услышал он голос матери.
– Опять забыл, – Вер попытался улыбнуться. – Глупо.
– Ляг на кровать, я закапаю тебе глазные капли, – услышал он голос матери.
– Что за капли?
– Мне дал их сосед. Узнал, что ты ослеп, и дал эти капли. Сказал: они непременно помогут.
Вер (а вернее, Логос) уловил слабый запах амброзии и улыбнулся. Эти капли непременно помогут.
– А у нашего соседа не было крылышек на шлеме? – спросил он.
Глава 11
Сентябрьские игры 1975 года (продолжение)
Элий шёл по Риму. Рим был абсолютно пуст – ни единой живой души. Хлопало на ветру пурпурное полотнище, натянутое в пролёте арки Септимия Севера. Было утро – розовые облака исчиркали небо вдоль. Кроны пиний на Капитолийском холме казались почти такими же чёрными, как свечи кипарисов. Двери в храм Сатурна, где хранилась римская казна, были раскрыты. Ступени засыпаны бумагой. Элий всмотрелся. Это были документы, выброшенные из табулярия. Только теперь он заметил, что бумаги валяются повсюду, и ветер поднимает их и гонит, как палую листву, по форуму. Вся история Рима была разбросана здесь и уносилась ветром, а Элий смотрел, как листки порхают бабочками под аркой и носятся наперегонки в галерее базилики Эмилия. Ветер закидывал их на крышу курии и на Септимиеву арку, и нёс дальше – на форум Цезаря, потом на форум Траяна, и донесёт вскоре до театра Помпея и до Пантеона и терм Агриппы, и дальше, дальше, чтобы рассыпать по свету всю невиданную славу Рима, рассеять, развеять и обратить в прах. Элий кинулся собирать страницы – печатные бланки и обрывки старинных пергаментов и папирусов, но они ускользали и летели прочь, их кружение все усиливалось, все крепчал ветер, и уже настоящий бумажный ураган нёсся по Риму. Небо потемнело, из розовых облака сделались красными. Багровый больной свет заливал пустой город, и в небе над головой не было солнца.
Элий силился закричать, но не мог – он напрягал голосовые связки, шея разрывалась от боли, и он все же закричал, и испытал ни с чем не сравнимое облегчение, несмотря на острую боль…
И проснулся и сел на кровати, глядя в непроницаемую черноту ночи. Он тяжело, судорожно втягивал в себя воздух, будто боялся, что каждый вздох может оказаться последним. Элий ощупал шею – она все ещё болела, – и пальцы наткнулись на бинты. Повязка охватывала часть груди и плечо. Он был ранен… Да, кажется, в него попала стрела. Элий огляделся. При слабом свете масляного светильника различил ряд кроватей и спящих людей. Жёлтые пятна лиц, белые пятна бинтов. Он в госпитале. Все в порядке… Элий хотел было лечь, но… что-то его встревожило. Элий пока не мог понять что. Прежде всего – это не госпиталь Нисибиса: он много раз бывал там и помнил маленькие его комнатки. Это не Нисибис – с каждой минутой Элий чувствовал это все отчётливее. Он поднял руку и нащупал коротенькую бородку. Именно не щетину, которая колет ладони, а бородку. Между тем он помнил отчётливо, что в то последнее утро, когда был ранен, он брился. Страх ледяной иглой прошил его тело. Элий откинулся на подушку, прижал руки к груди, пытаясь унять прыгающее лягушкой сердце. «Я в Антиохии», – попытался убедить себя, хотя ничто не намекало на это. Но где же ему быть, как не в Антиохии: Руфин пришёл на помощь, снял осаду с Нисибиса и велел перевезти раненого Цезаря в Антиохию…