Боги слепнут

– Вот так получилось: выходила замуж за Цезаря, а оказалась женой

Перегрина, – продолжал он со странным смешком. – Кстати, формально ты теперь не моя жена. Придётся вновь заключить брак, если, конечно ты согласишься. Ведь ты теперь Августа.

– Но это ерунда! Чушь! Подашь прошение на имя императора, и тебе тут же вернут гражданство. – Она стиснула зубы. Глаза её сверкали. Она была готова драться за него со всем миром.

– Гражданство я могу вернуть. Но меня внесут в списки эрарных трибунов[59], а не в патрицианские списки.

– Ну и что? Что это значит?

– Думаю, для тебя очень многое. «Для тебя многое, а мне на все титулы плевать», – хотела уточнить она, но хватило ума не уточнять.

– Для меня это не имеет значения. Ты – гладиатор, а я твоя девчонка, которая ездит из одного города в другой, от одного места битвы к другому за любимым бойцом. Вчера ты проиграл, тебя уволокли в сполиарий. Но разве от этого я стану меньше тебя любить?

Она думала – он поблагодарит её, скажет: милая, ты гений доброты. А он не сказал ничего. Достал коробочку из серого картона, вынул табачную палочку. Хотел закурить. Передумал. Смял коробочку и отшвырнул в угол.

– Когда ты должна вернуться в Рим?

– Да завтра и вернёмся. – Она постаралась подавить обиду. Да и в самом деле – с чего это она ждёт похвалы. Вот дурочка. Она же поступила так, как и должна поступить умная преданная жена… «Уже не жена, ещё не жена», – поправила она себя, и червячок сомнения ковырнулся в душе. На мгновение представила заголовок какого-нибудь подлого вестника: «Августа в постели с рабом». Значит, все-таки зацепило. Но ведь подло, подло! – Нет, завтра не получится. Надо попрощаться с царём Книвой. Все эти дурацкие формальности сводят меня с ума! Я и так торчу здесь дольше положенного. Значит, послезавтра мы с тобой возвращаемся. Вновь поженимся в какой-нибудь из праздничных[60] дней. Как ты думаешь, я после этого буду считаться универой[61]? – Она вновь легла рядом с ним и попыталась пристроить голову у него на плече.

– Летиция, я не могу вернуться в Рим.

– Что?

– Я дал обет.

– Тебе не кажется, что два подобных признания за день – слишком. – Она засмеялась через силу.

– Я дал обет, что не увижу Город двадцать лет.

– Это невозможно! – она села на постели, подогнув ноги, и уставилась на Элия. Она не могла поверить, что он говорит серьёзно. – Зачем?

– Если я исполню обет, боги не позволят Трионовой бомбе взорваться вновь.

– Так давно никто не поступает.

– Знаю. Но я решил.

– Бред! Бред! Бред! – она несколько раз стукнула кулачком его по груди. – Ты спятил. А обо мне ты подумал? О Постуме, наконец!

– Мы можем видеться за пределами Города. Вернее, Италии. Так точнее будет исполнен обет.

– Вечно ты что-то придумаешь! То Нисибис, то это! Я тебя ненавижу! – она соскочила с кровати, подошла к окну. Губы дрожали. Но она справилась. – Так нельзя, Элий. – Она обернулась. Строгий педагог, разговаривающий с провинившимся лицеистом. – Подумай, как это отразится на Постуме. Он ведь маленький. И он император. Должен жить в Риме. А ты будешь все время вдали. Вы будете видеться изредка, урывками.

– Я знаю.

– Почему Постум должен страдать? Так нечестно!

– Я знаю. Но, Летиция…

– А ещё говоришь, что ты не Сцевола! – Она швырнула в него первое, что попалось под руку. Попался кодекс. Тит Ливии, кажется. И небось тот том, где все это описано – Муций Сцевола и царь этрусков Порсенна. Чтоб им всем изжариться, воспевателям подвигов! – Ты двадцать лет будешь гореть в огне! И я рядом с тобой! И Постум! Жаровня на троих! И мы на ней голой задницей только потому, что тебе пришло в голову дать обет.

– Постум поймёт. Я все ему объясню.

– Не поймёт. Ну, может, и поймёт. Может, он такой же, как ты, чокнутый. А я вот не пойму.

– И ты поймёшь. Мы будем писать друг другу пространные нежные письма.

Описывать события, делиться впечатлениями. Ты будешь рассказывать подробно, как прошёл очередной день Постума, как он учится. Наймём специального курьера – он будет возить письма каждодневно. А после нашей смерти Квинт издаст письма. Наше переписка превзойдёт письма Цицерона популярностью.

Она не ответила, вновь отвернулась к окну. А ведь она думала, что это будет самым счастливым днём в её жизни. И вот…

– Зачем все это? – спросила тихо. – Ради чего?

– Ты видела их, тех, кого лечили? – спросил Элий.

– Да. – Она помолчала. – Очень страшно. Один из них высох, как египетская мумия. Высоченный парень, здоровяк-центурион. Он был олимпиоником 499-й олимпиады в метании диска. А после облучения превратился в чёрную головешку. И все жил, жил…

Она кинулась в постель, обхватила Элия, стала покрывать его лицо и изуродованную шею поцелуями.

– Ну какой же ты все-таки сумасшедший… Точно, сумасшедший!

– Ах, вот как! Значит так? Мир или война?

– Война, конечно же, – засмеялась она, слегка прикусывая кожу на его плече.

– Я буду днём с Постумом, ночью – с тобой. Корд на своей авиетке будет возить меня туда-сюда. И так я буду порхать между вами, сплету невидимую нить, кокон, соединю. Иначе зачем я тебя выбирала?