Начиналось все довольно невинно, – во всяком случае, так считал Август.
– Все всегда начинается невинно, – вздохнул мистер Свифт, которого между тем не оставляли сомнения: тот ли смысл вкладывает Август в понятие невинности, что и все остальные?
– Я не виноват! – с жаром возразил Август.
– Эти слова, милый мой, будут высечены на твоем надгробье, – промолвила миссис Свифт, оторвав взгляд от рукоделия: она штопала носок. Носок, разумеется, принадлежал Августу. («Нарочно он их дырявит, что ли?» – часто недоумевала она.)
– Всякий поступок влечет за собой определенные последствия, – провозгласил отец. – Лишь недальновидные люди не задумываются о том, какими последствиями чреваты их поступки.
– Да и вообще, откуда я мог знать, что будет дальше? – продолжал Август.
Мистер Свифт был прокурором; целыми днями он обличал злоумышленников и с жаром выступал на судебных процессах.
Стоит ли удивляться, что его профессиональный пыл нет-нет да и прорывался в семейном кругу, что, по мнению сына, давало отцу незаслуженное преимущество.
– Человек считается невиновным, пока не доказано обратное, – пробурчал Август.
– Так ведь у тебя все красной краской на лбу написано, – мягко заметил мистер Свифт. – Это ли не доказательство твоей вины?
– Ничего у меня на лбу не написано, – в сердцах заспорил Август. – И вообще, краска была зеленая. Вашчесть, – добавил он для верности.
– Ох, не продолжай, – тихо промолвила сыну миссис Свифт. – У меня от тебя уже головная боль.
– И каким же образом у тебя может быть головная боль от меня? – разгорячился Август, задетый этим новым обвинением. – Чтобы у тебя была головная боль от меня, нужно, чтобы вначале головная боль возникла у меня. Но голова не может болеть у обоих сразу, коль скоро у одного она не болит. А у меня голова не болит.
Однако от такого заградительного огня логики головная боль у миссис Свифт не прошла. Устало поведя рукой, она будто отмахнулась от докучливой мухи, чтобы вернуться к своему рукоделию.
– Удивляюсь порой, – вполголоса сказала она, – за что мне такое наказание.
Август, напротив, остался собою весьма доволен. Он стойко и вдохновенно оборонялся. Он был подсудимым, который оклеветан и вынужден отстаивать свое доброе имя. Его сестренка Филлис, которую мама называла «синим чулком», вечно разглагольствовала о правах простых людей. «Ну а я-то кто? – размышлял Август. – Уж кто меня проще?»
– Я свои права знаю, так-то вот, – твердо заявил он и важно добавил: – Меня бессовестно используют. – Эту фразу он позаимствовал у своего брата Лайонела (Филлис называла его «хлыщ»), когда тот говорил об одной девушке, в которую глупейшим образом втюрился.
– Бога ради, – сказал отец, – не строй из себя Эдмона Дантеса.
– Кого-кого?
– У меня такое чувство, что ты ни о чем не думаешь, – продолжал отец. – Любой, у кого есть хоть капля здравого смысла, мог бы предвидеть, чем все закончится.
– Я думал только о том, что может оказаться на другой стороне, – ответил Август.
– Интересно, в который раз эта фраза звучит как прелюдия к очередной катастрофе? – воскликнул мистер Свифт, адресуя свой вопрос одновременно всем и никому в отдельности.
– И что же оказалось на другой стороне? – не в силах сдержать любопытства, спросила миссис Свифт.
– Ну, этот… как его… – начал Август, перекатывая во рту грушевый леденец и соображая, что ответить.
– Случайно, не парик ли миссис Брустер? – спросил мистер Свифт тем судейским тоном, который ни у кого не оставляет сомнений, что ответ уже известен.
– Откуда я мог знать, что она носит парик? Смотрю – обыкновенный старый парик. Лежит себе, никому не нужен. Почем мне было знать, что миссис Брустер лысая? Ты ведь, например, не лысый, а парик носишь.
– В суде. Я ношу парик только в суде, – вконец расстроился мистер Свифт.
– Быть может, по чистой случайности тебе все же известно, куда собака могла утащить злополучный парик? – спросила сына миссис Свифт.
В этот самый момент Джок, слегка перемазанный вышеупомянутой зеленой краской, с заливистым лаем ворвался в комнату, и миссис Свифт…