Уж кому-кому, а Виоле она ни за что не стала бы рассказывать, с кем встречается. Берти исполнилось тридцать семь, «а она еще привередничает» — не упускала случая напомнить ей Виола с напускной легкомысленностью. «Успей хотя бы вскочить в последний вагон! А то даже родить не сможешь». Подруги Берти (между прочим, все до единой) повыходили замуж и нарожали детей; у Берти было такое впечатление, что в последние пять лет она чуть ли не каждые выходные ходит либо на венчание, либо на крестины. Над детьми все хлопали крыльями: каждые роды воспринимались как второе пришествие. Берти была совершенно не в восторге от этих детей и опасалась, что, случись ей родить, собственное дитя тоже оставит ее равнодушной. Перед глазами был пример Виолы. Та не любила их с братом или, быть может, тщательно скрывала свою любовь и, безусловно, проявляла к ним полное равнодушие (как, впрочем, и ко всем окружающим). «Равнодушие — не самое страшное, — успокаивал ее дедушка, пока был способен давать советы. — Погоди, ты своих до одури обожать будешь». Берти не хотела никого обожать до одури, тем более кого-нибудь мелкого и беспомощного. «Твоя бабушка до одури обожала Виолу», — рассказывал дед. Что ж, всякое возможно.
Когда-то давно, еще до своей хиджры, Санни сошелся с какой-то девушкой, и та забеременела. Виола негодовала; девушка сделала аборт, и Виола негодовала точно так же. «На тебя не угодишь», — сказал тогда Санни.
Было время — Виола начала бомбардировать Берти ссылками на донорские сайты: в любом банке спермы можно было найти подходящий генный набор — «уроженец Скандинавии, вес 71 кг, рост 180 см, волосы светлые, глаза зелено-голубые, учитель» — и нажать «перейти в корзину». «Выбирай датчанина», — советовала Виола.
Конечно, Виолу тревожило отсутствие внуков: умри ее гены вместе с ней — и от нее вообще ничего не останется. Один пшик. Виоле уже стукнуло шестьдесят, и она ждала, что все будут говорить: «Быть такого не может!» Но так и не дождалась. «Сейчас тебе, вероятно, этого не понять, — говорила она дочери, — но когда подойдешь к пятидесяти и спохватишься, что рожать уже поздно, ты себе этого не простишь». Почему мать из всего делала мелодраму? Потому что иначе никто бы ее не слушал?
Берти, естественно, поразилась больше всех, когда через два года родила двойняшек (и действительно полюбила их до одури), выйдя замуж за вполне достойного человека, врача по профессии (да-да, за того самого, с которым познакомилась на Вестминстерском мосту), и обрела… мм… счастье. Но до этого было еще далеко. А пока что Ангус с евангелическим пылом сотрясал воздух, как в молельне, и предлагал им проникнуться идеей селфсьюмеризма. Чтобы отвлечься, Берти стала придумывать рифмы к слову «ерундист»
А ведь могла уйти. На два часа у нее была назначена встреча, а в Лондоне всюду пробки — пока доберешься… Креативщики демонстрировали заказчику идеи для рекламы зубной пасты. Разве не достаточно сейчас в мире зубной пасты? Неужели человечеству требуется такой широкий выбор, чтобы выбирать до скончания века? Неужели мир так ненасытен? Да, эти действия вполне законны, просто она выбрала не ту профессию. Если бы Берти была богом (ее любимая фантазия), она бы создавала те сущности, которых в природе недостаточно: пчел, тигров, мушловок, а не тапки-шлепанцы, чехлы для мобильных телефонов и зубную пасту. Нет, не надо идти этой дорогой, думала она; фантазия творения столь широка и неохватна, что в ней можно затеряться на всю жизнь.
— …монетизация… материализа…
— …постоянные потребители…
— …ступенчатый событийный…
— …ориентированный на результат медийный взрыв…
— …брендовый контент… возобновление потребительских восприятий…
— …следуя этим рекомендациям, вы сможете получить оптимальные результаты…
— …использование критерия хи-квадрат для обнаружения автоматического взаимодействия…
Что?
Боже милостивый! В какой же момент слова отделились от смысла и пошли своим независимым путем? Берти почти исчерпала лоскутки приятности, отпущенные ей на сутки, а время еще даже не дошло до обеда.