Боги-в-злате

— Ты сказал, что ничего не изменилось. Но изменилось все. Давно прошли те дни, когда мы были Его наперсниками, Его советниками, когда мы делили с Ним мудрость и предлагали взамен собственные крохи понимания. Мы были идеалом до того, как Он сотворил меньшие Свои творения. А теперь нам приходится довольствоваться тем, что предлагают эмиссары императус. Я говорю, что мы оглохли, Сир. И я не хочу вдобавок еще и ослепнуть. В отличие от тебя, я понимаю, как обстоят дела, и что положение не изменится. Посему должны измениться мы.

Картовандис покачал головой, не убежденный его словами.

— Значит, мы уже солдаты, а не наперсники, не защитники? Мы отказываемся от одной клятвы ради другой? Его кровь — наша кровь. Ты забыл, Адио, что я служил подле Него, в числе спутников. Я чувствовал Его волю, Его стремление встать с Трона и снова править звездами.

— Сын возродился, так почему не может отец? Хлынет кровь, и кровь эта принесет Его обратно к нам и снимет с Него оцепенение.

— Сир, ты говоришь о воскресении, о втором пришествии.

— Я говорю о воскрешении, о пробуждении из смертного сна. Император — это Терра, а Терра — это Император. Адио, кроваво-красная слеза, что горит у нас над головами — это рана. Здесь ступали нерожденные… здесь, брат, по этой самой земле. Их скверна выходит за физические границы. Это болезнь духа. С самых Львиных Врат я не слышал Его голоса. Осталась только тишина.

Адио помрачнел.

— Я не могу подписаться под твоими словами, Сир. Император — абсолют. Он — это все. Он вечен. Он ранен, да, но ударом, нанесенным десять тысячелетий тому назад. Мало кто помнит об этом, как мы, но так оно и есть. Ни один божественный сосуд этого не изменит. Никакая Его кровь этого не исцелит. — Он нахмурился, внезапно ощутив боль. — Тишина терзает тебя, Сир. Но такова Его воля, и ты должен ее принять.

— Я не могу, — произнес Картовандис.

Адио вздохнул и опустил руку на плечо Картовандиса.

— Тогда мне жаль, старый друг. Это тяжкая ноша. Но не ищи Его голос в Чертоге Забвения. Ты не найдешь его в тени и бормотании демонов.

— Не найду я его и вне Тронного мира.

— Не будь так уверен.

Картовандис улыбнулся, стряхнув с себя меланхолию, словно плохо легший плащ.

— Не волнуйся за меня, Адио. Я не ищу разрушительного конца. Я лишь вынутый из ножен меч, что желает остаться острым.

— Те глубины имеют свойство впиваться в человека и глубоко в нем заседать. Не оставляй часть себя в той клетке, Сир, это все, чего я прошу. Разрубая их цепи, ты невольно создаешь их для себя самого. Не стоит недооценивать нерожденных.

Картовандис примирительно поднял руку.

— Я тебя услышал, Адио. Признаю, что вел себя опрометчиво, и клянусь впредь быть более рассудительным. Вот. Теперь тебе легче?

Адио приподнял бровь, давая тем самым понять, что, скорее, нет.

Картовандис мрачно хохотнул, исполненный темного веселья.

— Могло быть хуже. Под Дворцом есть более жуткие пустоты, чем Чертог Забвения. И ужасы пострашнее демонов. Ты знаешь, о чем я, и кто их охраняет. Сколько уже прошло времени, Адио?

Адио умолк, всем своим видом выдавая внутренние противоречия.

— Когда ты в последний раз говорил со своим братом?

Четвертая глава

Имперский дворец, Темные камеры, Терра

Даже эхо его поступи казалось неправильным. Поначалу оно вибрировало, как будто на одной нескончаемой ноте, а затем резко обрывалось и падало с тяжелым глухим звуком, словно шаги в звуконепроницаемой комнате.

Варогалант игнорировал его. Прижимая к груди Бдительность, подобно знаменосцу, черпающему силы из стяга своего полка, он нес караул. Он миновал другого члена своего ордена, воин мгновенно исчез в надвигающихся тенях, его чернильно-черные доспехи слились с мраком.

Варогалант торжественно кивнул, и ему ответили тем же. Никто не проронил ни слова. В этом месте мало говорили. Больше слушали. О, да, здесь слушали постоянно. На первых порах казалось, будто здесь царит безмолвие, но только поначалу. Затем железно-серыми коридорами начинали плыть тихие неразборчивые голоса на языках старше самого человечества. Попытаешься к ним прислушаться, представить смысл передаваемого послания, и тишина траурной вуалью упадет обратно. Оглушительная, абсолютная… пока голоса не вернутся, на самом краю слышимости. Обычные люди сошли бы тут с ума.

Голоса принадлежали жутким существам, кошмарам и гротескам, покойникам и глупцам. Не все имели плоть, и не все были по-настоящему живыми, но каждое страшное создание, заключенное с помощью оберегов и санктических кругов, рунически запертых врат и сковывающих цепей, нуль-клеток и предотвращающих заклятий, обладало своей анимой.

Варогалант чувствовал, как они пытаются проникнуть внутрь него, разобрать ментальную твердыню, что он воздвиг вокруг своего разума. В каждой камере и каменном мешке сидел монстр, существо настолько ужасное, что его не представлялось возможным убить или уничтожить — оттого ли, что не знали способа их истребить, либо от незнания, не навлечет ли сам акт изничтожения еще большую беду.