Боги войны в атаку не ходят

Вместо чуда в коридоре собственной персоной объявился Пегий, с папкой в руках он вышмыгнул из кассы и, сурово сомкнув рот, направился на второй этаж по командирским кабинетам. «Начальству деньги понёс! — негодующе оживилась очередь. — С доставкой на дом! Тут стоишь как последняя собака, да ещё зря! Для нас денег нет! За три месяца одна зарплата! Что они там думают?!»

Люди ругались между собой, ругали командира с начальником штаба, которым денежное довольствие понесли прямо в руки, кляли Ельцина и министра Грачёва, что толкнули армию в нищету и позор, но никто не расходился, теплилась надежда — если Гаврюша с папочкой до начальства побежал, может, и простому народу чего обломится? Фалолеев, стоявший поблизости к окошку, не шутил, как прежде, а вообще молчал. По приходе он лишь обронил серьёзно, и то больше для поддержки самого себя: «Отпускникам вроде фантики обещали». Ему кивнули на бумажку, но он всё равно занял место, потому как собрался в отпуск и за кровные «фантики» был намерен сражаться любой ценой.

Гаврюша от «бугров» возвращался с опущенным долу взглядом и, рассекая худым телом толпу, твердил одно: «Денег нет, нет денег!» У самого окошечка он упёрся в крепыша Семахина. Сибиряк стоял злой и мрачный. А каким должен быть человек, отправивший жену на похороны отца почти без средств? Когда деньги на дорогу собирали, как милостыню, по знакомым! Он посадил жену на самолёт и уверил, что деньги непременно выбьет и тотчас вышлет вслед телеграфом.

— Если не выдашь сколько есть, по-честному — пеняй на себя! — прохрипел Семахин, глядя на кассира воспалёнными, невидящими глазами, и Пегий понял, что сейчас шутки с полковым офицером плохи. Редковолосая голова кассира нервно дёрнулась, он кивнул, выражая какую-то ему одному понятную мысль, и без слов скрылся в кассе.

Окошечко, однако, отворилось, и туда сразу же потянулись руки с талончиками. Семахин, как особо нуждающийся, получил деньги первым и тяжёлой медвежьей походкой, широко расставляя ноги, удалился. Ещё с десяток отпускников отошли от кассы с счастливыми глазами.

Когда Фалолеев сунул талончик, кассир посмотрел ему в лицо очень пристально, будто впервые всматривался в офицера. Чуть растянув длинный лягушачий рот, Пегий громко крикнул: «Деньги закончились!» — и заскрипел железной ставенкой.

Кто знает, было ли так на самом деле, или Гавриил Пегий, наконец, выбрал момент как следует отомстить ненавистному пересмешнику, но старший лейтенант от такого оборота остолбенел: вот тебе и отпуск, поездка на далёкую родину и полноценный отдых! Вот тебе подарки родителям и новая гражданская одежда себе!

Что-то словно ударило ему под дых, но он совладал с собой, негромко стукнул костяшками пальцев в железную ставенку:

— Что за шутки?

— Я сказал — деньги закончились! — не отворяя окошка, с большим удовольствием повторил кассир.

И Фалолеев понял, что с ним как раз не шутят. А конкретно и жестоко сводят счёты. Лицо офицера мгновенно налилось кровью, и он всадил по крашеной железяке уже с ненавистью.

— Выдавай деньги, я отпускник!

— Я вот командиру доложу про безобразия! — злорадствовал за ставенкой Пегий.

— Обмылок гнойный! — следующее ругательство Фаллеев сопроводил пинком в дверь.

И всаживая ещё несколько раз по двери ногой, между ударами он выкрикнул в адрес ненавистного кассира:

— Гнида! Как к орудию подойти, не знаешь, зато всегда при деньгах!.. А боевые артиллеристы по три месяца без копейки!.. Теперь и в отпуск голым?! Да?!

Кассир Пегий не отзывался из своего бронированного укрытия, а к неистовому громкому возмущению Фалолеева никто не присоединился. Каждый лелеял мечту заполучить денежное довольствие во что бы то ни стало, пусть даже ценой стыдливого молчания и заискивания. Кто-то вовсе полез попрекать разбушевавшегося офицера, в надежде, что его голос Пегий через дверь узнает и одарит потом благосклонностью. Холуйские одёргивания добили Фалолеева окончательно.

— Да в гробу я видел этот полк! И армию вашу тоже! — выплеснул он на всех свою обиду и, задевая плечом очередь, подался к выходу.

Глава 12

Рапорт старшего лейтенанта Фалолеева через день оказался у дивизионного командира, и тот подписал его молча, без обычных в таких случаях бесед и уговоров. В полку уж заговорили о «революционной» выходке Фалолеева: низы, естественно, одобряли бунтаря-одиночку и намекали, что при таких делах пинки скоро посыплются не в двери, а по мягким местам тупоголового начальства. Верхи, естественно, от поступка младшего офицера недовольно морщились, и их дружно понесло спускать вниз совершенно неуместные агитационные призывы об укреплении среди личного состава дисциплины и самосознания. Так что Фалолеева, грозящего стать символом «денежного бунта», на вольные хлеба отпустили даже с радостью.

— Увольняешься? — спросил Григорьев, едва узнав новость.

— Может, перетерпел бы, всё наладится.

— Сколько можно себя за скотину держать? В отпуск и то по-человечески не съездить! — вспыхнул негодованием Фалолеев. — Да что рассказывать?!