Боги выбирают сильных

«Толстосумы заплатят любые деньги, чтобы поскорее и без опасной огласки утопить Андрея… Легче найти иголку в стоге сена, чем адвоката, согласного отстаивать сообщника Ульпинов. Нет, до адвокатов дело не дойдет… Андрея уберут до начала процесса!», — с содроганием подумал опытный Кимон. — …Так что не смею больше вас задерживать, трибун, — закончила София.

Призвав все свое мужество, Кимон сказал:

— Я спасу сына. Для меня родная кровь дороже власти. В отличие от вас!

— Не смейте обсуждать меня! — гневно воскликнула София. — Вы ничего не знаете ни обо мне, ни о моей крови!

— Одно я знаю твердо, — с горечью молвил он, — для вас не существует ни правды, ни морали, ни просто человеческой порядочности. Я повторяю: вы — чудовище! Вам следовало бы заменить сову с герба юстиновского рода на изображение пираньи… или акулы! Что ж, торжествуйте, нынче у вас праздник… но будет день, и боги воздадут вам по заслугам…

Прощайте, ваша светлость.

— Постойте, гражданин Интелик, я с вами не закончила еще.

— Вы разве не закончили терзать меня?

— Оставьте этот тон, возьмите себя в руки; девица Поликсена на жертвенном алтаре вела себя достойнее! А вы не жертва, вы договаривающаяся сторона. Мы с вами равноправны.

— У меня кровь стынет от вашего цинизма.

— Что вы хотели бы иметь взамен?

— Взамен?

— Ну разумеется! Вам как-то нужно сохранить лицо. Иначе ваши люди вас просто не поймут, подумают, вы не в себе, и проголосуют за Марцеллина. Предупреждаю снова: если он пройдет, неважно, по какой причине, я тотчас отправляю документы в Курию! Итак, скажите, как вы намерены сберечь лицо?

— Я не могу сейчас об этом думать, — мертвенным голосом ответил Кимон.

— На ваше счастье, я подумала за вас, — улыбнулась София. — Ваша фракция может рассчитывать на пост министра земледелия в моем будущем правительстве… и на ряд других немаловажных постов.

Кимон с удивлением взглянул на нее.

— Вы сказали: «фракция»? Означает ли это, что член радикальной фракции будет министром? Плебей — министром?!

— Вы поняли верно. Мое правительство намерено, в частности, провести земельную реформу; я полагаю, будет справедливо, если проблемами земли, где трудится народ, займется делегат народа.

Кимон отрешенно покачал головой, отказываясь верить в то, что слышат его уши.

— Божественный Виктор никогда не назначит министром человека из народа, — пробормотал он. — Даже меня, законно избранного трибуном, Божественный, как я слышал, утвердил против собственного желания.

— С Божественным Виктором, с сенаторами и со всеми прочими, кто вас не любит, я договорюсь сама, — уверенно заявила София, — а вам следует знать, трибун: когда я займу свое законное место в Малом Квиринале, у вас не будет лучшего союзника, чем я.

— Дьявол!.. Кто бы вам поверил! Меня мутит от одной мысли, что придется вместе с вами заседать в Консистории!

— Это легко поправить, гражданин Интелик: уйдите с должности трибуна… которую, если вы помните, помогла вам занять именно я… вы, кстати, мой должник еще с тех пор!

— Нет, не дождетесь, ваша светлость!

— Да, власть близка и вам, плебею, — усмехнулась она. — А что если я, дополнительно, потребую вашей отставки? И в самом деле, зачем мне враг на важном месте плебейского трибуна?! А вам придется подчиниться… хм!.. ради сына! Тогда и станет ясно, что вам дороже, сын или трибунский жезл.

Холодный пот выступил на низком и широком лбу Кимона.

— Завтра я перестану быть вашим врагом, княгиня, — собравшись с духом, отозвался он. — Вы правы: в наших интересах работать сообща на благо государства и народа. По сути, требование ваше справедливо… я думаю, удастся убедить делегатов голосовать против Марцеллина… и за вас.

Я скажу, что вы пообещали народному движению поддержку… Учитывая события последних часов, — Кимон кивнул головой в сторону окна, — народные избранники будут на вашей стороне. Да, я сумею их убедить!

— Наконец слышу голос не слабой жертвы, но справедливого трибуна, — похвалила София. — Конечно, найдутся экстремисты, которые вас обвинят в предательстве… и пусть! По-моему, лучше быть обвиненным в сговоре с Юстинами, чем заподозренным в государственной ереси.

Кимон молча кивнул, избегая смотреть на нее.

— Не хочу, чтобы обида на меня застлала вам рассудок, — добавила она. — Поймите, Кимон, у меня не было другого выхода, кроме как задействовать эти улики. Иначе вы не поддержали бы меня. Прошу вас, и в вашем лице прошу всех, кому боги назначили родиться плебеями: дайте мне шанс доказать, что я не такая, как мой отец, как все Юстины! Народ для меня — не грубый демос, не жалкая толпа, а подданные императора, такие же, как мы, патрисы, и я…

— Я не могу исполнить вашу просьбу, — перебил ее Кимон. — Никто не может ничего вам дать, поскольку вы привыкли отбирать!