Боги выбирают сильных

Что касается Клеменции Милиссины, она была воительницей не по роду занятий, а, скорее, по духу. Ее мать умерла рано, еще раньше на войне погибли ее старшие братья, и Клеменция стала сенатором Империи от рода Милиссинов еще до замужества, в возрасте двадцати лет — случай редчайший в аморийской истории! Она удачно вышла замуж, родила дочь Эстеллу, которой позже приведется стать женой Корнелия Марцеллина, а спустя семь лет после Эстеллы — сына Марсия. В отличие от совершенно апатичной и безвольной Эстеллы, Марсий пылал жизнью и закономерно стал любимцем своей деятельной матери. Марсий был гордостью Клеменции; обиды, причиненные ему, она полагала обидами, причиненными лично ей, и такие обиды никогда не забывала. Она не отличалась выдающимся умом, была не более красива, чем большинство аморийских аристократок, не имела каких-либо личных амбиций — зато у нее был острый язык, а еще она славилась редкостным упрямством: ее суждения не менялись десятилетиями. Клеменция Милиссина не понимала, что такое политическая гибкость; в Сенате она всегда голосовала вслед за Юстинами, но горе было тому, кто брался ее за это осуждать: Клеменция могла дать резкую отповедь всякому, невзирая на лица. Поскольку ей бессмысленно было угрожать, с ней нельзя было столковаться и ее крайне трудно было переубедить, ее побаивались и с ней старались не связываться. Между собой сенаторы называли Милиссину «Фурией». Только такому хитроумному и нестандартно мыслящему политику, каким был сенатор Корнелий Марцеллин, могла придти в голову идея пригласить Фурию в специальную комиссию по расследованию деятельности ее любимого сына!

Корнелий Марцеллин не просчитался…

***

Из воспоминаний Софии Юстины

— …Зачем пришла ты, мама? — спросил Марсий.

— Я пришла сюда, сынок, чтобы вырвать тебя из когтей этой порочной женщины! — воскликнула Клеменция.

В тот миг я ощутила не обиду, а усталость: мне почудилось, что тяжкий разговор с Клеменцией остался позади. В сущности, так оно и было.

Не в моей власти что-либо доказать отчаявшейся матери. Дядя выиграл у меня самого ценного сенатора: когда колеблющиеся увидят, что стойкая Клеменция изменила мне, они мне тоже изменят!

Но это случится потом, а пока нам предстояло сотрясать воздух конвульсиями бессмысленной «семейной сцены». В любом случае мне надлежало самой услышать все обвинения Клеменции Милиссины. Я поборола слабость и потребовала:

— Извольте объясниться, ваша светлость!

Она обернулась к Марсию и распорядилась:

— Сынок, выйди, у меня с ней будет женский разговор.

— Нет, мама, я не выйду! Какое право ты имеешь оскорблять министра?

Клеменция рассмеялась типично женским колким смехом.

— Министра?! Ты думаешь, я не знаю, кто она тебе? Я знаю о вас все! Вы любовники, и много уже лет! Ты станешь это отрицать, сынок?

Я подала Марсу знак глазами: отрицай! Однако он усмехнулся и кивнул:

— Да, я люблю Софию, и что с того? Ты скажешь мне, что это аморально?

— Нет, не скажу, сынок, ты свободен. Но у нее есть муж, и она очень опасная женщина!

— Que venit ex tuto, minus est accepta voluptas. [4]Ты помнишь, мама, кто это сказал? Это сказал Овидий Назон. Он понимал, что такое любовь. А я добавлю от себя: предпочитаю красоту опасную посредственности надежной! Понимаешь, мама? Если понимаешь, изволь оставить нас в покое — меня и женщину, которой я дарю свою любовь.

— Из-за нее ты гибнешь, Марсий! — воскликнула Клеменция, с отчаянием в голосе, которое могла подделать я, но не она; Фурия искренне страдала за сына и винила меня во всех его бедах.

— Послушайте, ваша светлость, — вмешалась я, — если вам все о нас известно, вы должны понимать, что мы, ваш сын и я, любим друг друга…

Клеменция разрезала воздух рукой, как клинком разрубила, прерывая меня.

— Умолкни, лживая Геката! Ты любишь лишь саму себя! Ты всех используешь, ты всеми понукаешь, ты жаждешь только власти, а какой ценой она тебе достанется, тебе неважно! О, если б ты любила моего сына, разве ты послала бы его воевать против диких нарбоннских галлов!..

— Это ложь!! — загремел Марсий. — Я добровольно вызвался туда!

— Не верю!

— Ты мне не веришь, мама?!

— Не верю, ибо ты ею околдован!

— Я кровью Фортуната поклянусь тебе!

— Довольно, сын! Довольно клясться кровью предков всуе! Обола ломаного не стоила бы наша святая клятва, если бы все князья бросались ею, как медной мелочью, и прятались за нею от превратностей суровой Фаты!

Марсий покраснел невольно. Я пришла ему на выручку:

— Вы заблуждаетесь на мой счет, ваша светлость. И я не стану перед вами извинятся за то, в чем нет моей вины. А в качестве доказательства моей искренности предлагаю вам прочесть декрет, который только что подписан моим отцом, первым министром.

Я протянула Клеменции бумагу. Однако она начертанную мной бумагу не взяла, скрестила руки на груди, и на устах ее появилась торжествующая ухмылка:

— Ты снова лжешь, лукавая Апата! Ты выдала себя. Я только что от твоего отца. Он болен, никого не принимал сегодня и никаких декретов не подписывал!