Богини Пушкина. От «златой весны» до «поздней осени»

Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем,
Восторгом чувственным, безумством, исступленьем,
Стенаньем, криками вакханки молодой,
Когда, виясь в моих объятиях змией,
Порывом пылких ласк и язвою лобзаний
Она торопит миг последних содроганий!
О, как милее ты, смиренница моя!
О, как мучительно тобою счастлив я,
Когда, склоняяся на долгие моленья,
Ты предаешься мне нежна без упоенья,
Стыдливо-холодна, восторгу моему
Едва ответствуешь, не внемлешь ничему
И оживляешься потом всё боле, боле —
И делишь наконец мой пламень поневоле!

1831

При жизни Пушкина не печаталось. Опубликовано в 1858 году с датой «1830», что вызвало большие сомнения, – известно, что на пушкинской рукописи осталась лишь помета: «19 генваря, СПб.», но без указания года. Автограф самого стихотворения не сохранился, зато известны несколько его копий. В копии, принадлежавшей вдове поэта, указана дата «1831». В некоторых изданиях стихотворение именовалось: «К жене» и датировалось 1832 годом.

* * *

Когда б не смутное влеченье
Чего-то жаждущей души,
Я здесь остался б – наслажденье
Вкушать в неведомой тиши:
Забыл бы всех желаний трепет,
Мечтою б целый мир назвал —
И всё бы слушал этот лепет,
Всё б эти ножки целовал…

1833

Пушкину не довелось увидеть это стихотворение напечатанным. В рукописи им оставлена запись: «1833, дорога, сентябрь».

* * *

Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит —
Летят за днями дни, и каждый час уносит
Частичку бытия, а мы с тобой вдвоем
Предполагаем жить… И глядь – как раз – умрем.
На свете счастья нет, но есть покой и воля.
Давно завидная мечтается мне доля —
Давно, усталый раб, замыслил я побег
В обитель дальную трудов и чистых нег.

1834

Рукопись сохранила и прозаические наброски, удивительные по своей силе и ёмкости:

«Юность не имеет нужды в at home, зрелый возраст ужасается своего уединения. Блажен, кто находит подругу – тогда удались он домой.

О, скоро ли перенесу я мои пенаты в деревню – поля, сад, крестьяне, книги: труды поэтические – семья, любовь etc. – религия, смерть».

Послесловие

Юность и старость, жизнь и смерть – вечные темы для философских раздумий… И верно, лишь гению под силу объяснить необъяснимое, позволив прикоснуться к иным тайным мирам.

Но грустно думать, что напрасно
Была нам молодость дана,
Что изменяли ей всечасно,
Что обманула нас она;
Что наши лучшие желанья,
Что наши свежие мечтанья
Истлели быстрой чередой,
Как листья осенью гнилой.

Что за необычное восклицание вырвалось однажды у поэта, оставшись строчкой в черновиках «Евгения Онегина»:

Блажен, кто стар!

Удивительно, но сам Александр Сергеевич не стремился к долгой жизни, а мечтал отметить лишь шестидесятилетний (!) юбилей, что, верно, считал достойным завершением своей бурной приключенческой жизни. Легко вычислить тот обозначенный им заветный год. «Хорошо, коли проживу я лет ещё 25, – пишет он жене в июле 1834-го, – а коли свернусь прежде десяти, так не знаю, что ты будешь делать, и что скажет Машка, а в особенности Сашка. Утешения мало им будет в том, что их папеньку схоронили как шута, и что их маменька ужас как мила была на Аничковских балах».

Вот оно, печальное предсказание, к несчастью, так скоро исполнившееся… Наталия Николаевна не могла не отметить тот особенный для неё день – 26 мая 1859 года, в день памяти Пушкина и в несбывшийся юбилей поэта, она горячо молилась в храме за спасение его души…

Не судьба была Пушкину увидеть своих повзрослевших детей и вошедшую в пору зрелой красоты его Мадонну.

Нет, не искал Пушкин смерти, не торопил её, посылая жёсткое письмо голландскому посланнику Геккерну, равнозначное вызову на дуэль. Иначе в тот злополучный январский день он поступить не мог, не имел права. Ведь честное имя его самого, честь жены и детей оказались под угрозой. Без чести нет и жизни. Такова этика девятнадцатого столетия!