Богиня

Драгоценная бутылка скотч-виски, привезенная ими из американской гарнизонной лавки, была распита, и разговор зашел о другом.

Но Валентина по-прежнему молчала, поигрывая стаканом. Видал в Греции. Что, если он погибнет там, как Паулос?

Она закрыла глаза, пытаясь побороть накатившую тошноту. Он не может умереть. Пусть он бросил ее ради Карианы, пусть отвернулся и забыл о ней, но умереть он не может! Она не вынесет даже мысли об этом!

– Нам пора, – обратился к ней Роган. – Тебе еще предстоит ужин с шишкой!

Валентина, улыбнувшись, встала. Она с присущей ей скромностью никому не сказала о том, что ужинает сегодня с премьер-министром Англии Уинстоном Черчиллем. Сообщит ли он ей что-нибудь о венгре, ставшем британским офицером связи где-то на Пелопоннесе? Вряд ли. Государственный деятель не обязан знать обо всех офицерах…

По дороге в Лондон Валентина молча смотрела из окна машины на темные поля. Сколько еще пройдет времени, прежде чем ей станет все равно? Прежде чем он перестанет день и ночь являться ей в мыслях, прежде чем она забудет его навсегда? Ответ поразил как удар грома. Никогда. Пока она живет и дышит, Видал останется с ней.

– На следующей неделе Рим, а потом Аахен, – жизнерадостно заметил Роган. – Интересно, что ты испытываешь при мысли о том, что ступишь на немецкую землю? Такая перспектива не пугает тебя до смерти?

– Нет, – покачала головой Валентина, улыбаясь его мальчишескому энтузиазму.

Она боялась в жизни лишь одного – потерять Видала. Теперь же, когда это случилось, весь страх иссяк. Утром она увидится с офицером по особым поручениям, чтобы уточнить дальнейший маршрут. Он расскажет ей о положении в Греции. Но даже он не может знать, живы ли Эванджелина… Мария… Аристея… Или Видал.

Глава 26

Пели британский премьер и работал по двадцать часов в сутки, то по нему это было незаметно. Его интерес к Голливуду ничуть не уменьшился. За шампанским он признался Валентине, что прекрасно знаком с Александром Кордой и сам подал ему идею постановки «Леди Гамильтон» с Лоуренсом Оливье и Вивьен Ли в главных ролях.

– В 1940 году многие американцы выступали против вступления страны в войну, – сказал он, сжав полные тяжелые губы. – Поэтому я и рекомендовал ему этот сюжет, надеясь, что такая картина вызовет сочувствие к положению Англии и Америка откроет второй фронт.

– Но тут вмешались японцы и ускорили события, – лукаво заметила Валентина.

Черчилль усмехнулся, явно наслаждаясь обществом очаровательной гостьи.

– Совершенно верно, но Корде об этом лучше не говорить. Он уверен, что лишь благодаря ему все и произошло.

Слуга налил премьер-министру бренди, но Валентина прикрыла свой бокал ладонью.

– Скажите, легко ли венгру стать британским офицером связи? – осведомилась она.

– Безумно трудно, – ответил Черчилль, сожалея, что ужин скоро подойдет к концу.

– Моему другу это удалось. Видалу Ракоши, кинорежиссеру. Он, кажется, воюет на Пелопоннесе. Я так долго не получала о нем известий…

Черчилль ободряюще похлопал ее по руке.

– Когда придут очередные сводки, я позабочусь, чтобы они до вас дошли. Ну а теперь, боюсь, вы должны меня извинить. Пора, – вздохнул он и поднялся, чтобы вернуться к своему письменному столу и заждавшимся сотрудникам министерства.

Офицер по особым поручениям, с которым она встретилась на следующее утро, тоже ничем ей не помог. О людях, служивших на подобных должностях и фактически в тылу врага, знали лишь очень немногие высшие чины. Валентина нашла утешение в длинном письме к Александру, хотя сомневалась, что сын его получит. Боже, как она ненавидела войну! В Америке присутствие войны было почти не заметно, здесь же, в Европе, оно бросалось в глаза на каждом шагу. Разрушенные города, сожженные дома, длинные очереди за продуктами. Беженцы. Раненые и искалеченные солдаты.

Турне продолжалось. Во Франции самолет заблудился в тумане, и топлива почти не осталось, когда наконец усталые глаза заметили просвет в облаках и пилоту пришлось сделать вынужденную посадку. В Нидерландах бомба упала так близко, что вырубилось электричество и Валентина пела, освещенная лишь фарами джипа.

– Мы чертовски близко от передовой, – сообщил Роган как-то вечером, когда Валентина настоятельно потребовала поехать в место, не указанное в их маршруте. – Ни к чему это, Валентина. Если нас возьмут в плен, непременно казнят. Я хочу быть живым героем-победителем, а не мертвым!

Валентина снисходительно улыбнулась и не обратила на его стенания ни малейшего внимания. Они приехали выступать перед солдатами, которые каждый день идут в бой, и неприлично думать об удобствах и безопасности.

Но настоящая опасность поджидала их в Бельгии. Роган постоянно нервничал, с тех пор как они пересекли границу. Северную Африку и Италию он еще мог вынести, но Бельгия, по его мнению, находилась слишком близко к Германии.

– Буду рад поскорее унести отсюда ноги, – признался он ей, пока рядовые, счастливые ее появлением, поспешно сколачивали грубую деревянную платформу, заменявшую сцену.

– Дорога здесь так плотно заминирована, что я слышал, как стучали мои зубы.