Богиня

Дейзи спустила ноги на натертый деревянный пол. Сестра Доминика станет ругать ее за то, что она нарушила раз и навсегда установленный распорядок, но девочке было все равно. Конечно, сестра наложит на нее покаяние и придется с полчаса читать молитвы, перебирая четки, или идти на исповедь. Какое ничтожное наказание за радость видеть появление первых ласточек на горизонте!

Девочка натянула форменное платьице из грубого синего полотна и потихоньку вышла в умывальную. Холодная вода обожгла щеки. Дейзи насухо вытерла лицо, причесалась и заплела косы, как ее учили. К тому времени, когда она закончила туалет, руки ныли, и сама она с отчаянием понимала, что результат отнюдь не удовлетворит неумолимую сестру Доминику.

Она остановилась и долго смотрелась в потрескавшееся зеркало над раковиной. На нее глядели огромные глаза, сиявшие с маленького заостренного личика. Волосы Джесси Салливан завивались в крутые локоны, независимо от того, как бы туго ни были заплетены, и сестра Доминика никогда не читала ей нотаций. Сестра Доминика любила Джесси, но та и впрямь была очень хорошенькой – розовые щечки и голубые глаза, того же цвета, как на образе Святой Девы в монастырской часовне. Интересно, знает ли сестра Доминика, что Джесси вечно врет, и дважды умудрилась спрятать мел, так что приходилось задерживать уроки, пока не принесут новый из кладовой.

Весь класс пострадал из-за трусливого молчания Джесси, когда сестра Доминика сурово потребовала, чтобы злоумышленница встала и выступила вперед. В этот вечер все отправились спать без ужина, но Джесси исчезла на четверть часа между вечерними молитвами и сном, и Дейзи совершенно не по-христиански задавалась вопросом, уж не провела ли Джесси эти пятнадцать минут с сестрой Доминикой и не была ли, вернувшись в дортуар, куда менее голодна, чем остальные.

Девочка, пожав плечами, выбросила из головы и Джесси Салливан, и сестру Доминику. Ее занимали вещи гораздо важнее: откуда прилетают ласточки и куда улетают.

Промчавшись по пустому коридору, она буквально слетела с невысокой лестницы, ведущей в классные комнаты и трапезную, прошла мимо, с трудом открыла тяжелую дубовую дверь и поежилась от прохладного утреннего воздуха.

Монастырь первоначально был испанской миссией и почти не изменился с тех пор, как францисканские монахи основали его в конце восемнадцатого века. Крытая галерея, перемежавшаяся изящными арками, окружала центральный двор. Толстые глинобитные стены поддерживали розовую черепичную крышу и защищали обитателей монастыря от вторжения внешнего мира. За восемь лет жизни Дейзи никогда не выходила за гигантские железные ворота. Только девочкам, которых отдавали на удочерение, выпадало такое счастье.

Дейзи всегда с завистью наблюдала за ними. Удочерение означало настоящий дом. Избавление от необходимости день за днем носить одно и то же платье. Освобождение от сестры Доминики. Когда-нибудь ее тоже удочерят. Она будет скучать по сестре Франческе, секретарю преподобной матушки, которая была неизменно добра к ней. Но сестра Франческа непременно напишет, а может быть, даже навестит Дейзи.

Поеживаясь от холода, девочка пересекла двор и остановилась перед высокими неприступными воротами. Там, на воле, течет совершенно иная жизнь. Интересная. Волнующая.

Дейзи провела пальцем по затейливым завиткам. Где-то вдалеке слышалось урчание грузовика, спешившего на север по шоссе Санта-Ана. Пальцы девочки сжали холодное железо. Сестра Франческа как-то ездила туда, в город, называемый Лос-Анджелес, по делам монастыря и провела там целую неделю. Когда она вернулась, Дейзи набросилась на нее с расспросами о Лос-Анджелесе и заметила, что хорошенькое личико сестры Франчески слегка порозовело. Та объяснила девочке, что это настоящий Вавилон и слишком греховен, чтобы даже упоминать о нем. Однако Дейзи, окончательно заинтригованная, поинтересовалась, почему в таком случае преподобная матушка послала туда сестру Франческу.

– Церковная канцелярия находится в Лос-Анджелесе, – терпеливо пояснила сестра Франческа. – Иногда возникают проблемы, которые нельзя решить перепиской, и я, как представительница преподобной матушки, еду туда, чтобы все уладить.

Дейзи немного помолчала. Если Лос-Анджелес – нечто вроде Вавилона из Старого Завета, можно понять, почему преподобная матушка не желает там бывать, но казалось несправедливым посылать хорошую и добрую сестру Франческу в столь нечестивое место.

– Почему церковная канцелярия должна находиться в городе порока?

– Он не всегда был таким, Дейзи. Только после того, как там стали снимать живые картины.

Они как раз шли по крытой аркаде, и Дейзи, остановившись, изумленно уставилась на монахиню.

– Живые картины? – переспросила она, широко раскрывая глаза.

Сестра Франческа улыбнулась девочке, так напоминавшей ей младших сестер:

– Да, Дейзи. Их показывают на большом белом экране, и ты можешь видеть, как люди ходят, машут руками и даже улыбаются. Это называется кино.

Дейзи недоверчиво покачала головой:

– А вы видели живые картины, сестра Франческа?