Богиня парка (сборник)

Тяжело было обеим — или, скажем так, всем четырем сторонам — в этой постоянной борьбе.

Лялечка спасалась тем, что пересказывала с большим юмором своим подругам ежедневные монологи свекрови.

Подруги же пришли к общему мнению, что в лечении депрессий есть такой прием, что больного даже заставляют по многу раз пересказывать одну и ту же болезненную ситуацию (одна знакомая как раз вела психоанализ сотрудников на фирме).

Лялечку слушали внимательно и много смеялись.

Ну и дело кончилось тем, чем и должно было кончиться, муж не выдержал этого дискомфорта, кому оно нужно. Завелась у него эта худая жаба, что называется, без комплексов и тормозов.

Но дом не рухнул, свекровь, наоборот, восприняла уход сына как свою победу.

Она-то ежедневно говорила с ним по телефону, научилась кратко, не спрашивая, докладывать о своем здоровье и ребенке (Лялечка иногда пересказывала эти действительно жутко смешные трехминутные сводки), и внук остался при ней, главная добыча.

Лялечка ушла из дому окончательно только когда сына забрали в армию. Она проводила его (и бабка была при том, и отец) и потом исчезла полностью.

Лялечка в то утро рыдала, разверзлись хляби небесные, все, что она пережила за последние десять лет, все муки вылились водопадом.

Свекровь, красная как свекла, бессмысленно улыбалась тем проклятым утром. Отец хмуро стоял как скала. Ему не удалось определить мальчика в театральную роту в Москве, что-то отец упустил, недооценил свое влияние, все рухнуло, все ошибочные представления о собственной значимости.

Режиссером-то он был не слишком важным. Так, на отшибе театрик.

При том что ребенка, воспитанного в постоянном внимании к его личности, любимого малыша, вечный центр семейной вселенной, этого тихого, сосредоточенного юного гения отправляли с толпой быдла, пьяной массой жутких бандюг, шпаны, отбросов (они так выглядели), и везли неизвестно куда.

Лялечка стояла, оплывая слезами, как белая свеча, как бесконечно льющийся фонтан скорби, бессильная, умирающая.

Вот все, мальчика увели, ворота захлопнулись, отец посадил старуху маму, пламенеющую маковым цветом щек, в свою машину.

Лялечка, разумеется, побрела одна.

Вот тут уже не возникло никакой проблемы, все было ясно поставлено на свои места, в сторону бывшей невестки никто и не покосился, конец. Они умчались.

Дальше история покатилась без запинок, как по маслу — (Лялечка загуляла в тот же день, не пришла ночевать, было доложено подружкам, что ЭТО, как и ожидалось, произошло, цветущий предклимакс, и пусть приезжает за вещами, все сложено).

И в квартиру бесстыдно вселилась еще не законная новая жена, та самая жуткая ведьма, но Лялечки это уже не касалось, она сняла где-то комнату, взяла туда с собой минимум: две хромые кастрюли, какие-то старые простыни и детское одеяло, как будто нищенка, и это действительно было ее сбереженное еще со времен рано умерших родителей собственное имущество, лежавшее в чулане — плюс две вышитые подушечки с ее тахты, старинные, и альбом фотографий, а также свои старые детские книги, остатки предыдущей, тоже рухнувшей, жизни.

Подругам все сообщила свекровка, проверившая углы и закрома, не унесено ли что важное.

Лялечка как-то существовала на небольшие библиотекарские деньги, каждый день писала письма сыну и получала от него смешные рисунки и коротенькие записки.

Что касается этого мало приспособленного к жизни ребенка, то вот он-то быстро стал художником там, в условиях казармы.

Трудолюбиво сделал на фанере оформление главной аллеи, постоянно стоящие на ножках лозунги, затем создал гипсовые бюсты каких-то неведомых местных героев-полковников, далее пошли частные портреты жен и детей командного состава, а для сержантов и т. д. он сооружал какие-то дембельские альбомы. То есть парень держался.

Связь между бывшими свекровью и невесткой шла как и раньше, через двух подруг, Ирочку и Милу, старуха им попрежнему звонила и сообщала (торжествуя) какие огромные, на многих страницах, картинки жизни воинской части он ей присылает, а те докладывали несчастной бывшей свекрови о том, что им известно от Ляли: что Павлику дали комнатку при клубе, он там даже ночует вдали от казармы. «Да-да, знаю-знаю! Он уже давно обрисовал эту свою комнату отдыха!» — впопыхах верещала бабушка, радостно впитывая новости жизни внука.

Среди подруг Ляли, однако, ходили слухи, что его в армии «затрахали» — якобы он так писал своему другу, который показывал это письмо другому другу и т. д., а матери этих друзей знали Лялечку и ее подруг. Затрахали, точное слово!

Как же его все жалели и Лялечку жалели, больно хорош был мальчик, тихий, воспитанный, добрый, талантливый, нежный и умный, даже с отличным чувством юмора, как выяснилось по письмам из армии, и с душой. Раньше-то он все молчал.

Именно с домашними детьми то и происходит, они не умеют противостоять насилию, они не встречались с ним!

Ужас и молчите! Все молчите, ни слова Лялечке!