Богиня песков

Поэт не сразу понял, о чем речь, а когда понял, кивнул. Все равно деваться было некуда: либо дорогой друг будет бесконечно задавать свои вопросы, либо эти вопросы будут приходить сами по себе. Второе гораздо хуже. А дорогой друг, видимо, преследует какую-то цель. Он волнуется так, как будто сам хочет такой же участи.

Бедный, бедный дорогой друг.

– А если ты забудешь, как тебя зовут? – продолжал интересоваться тот, сложив руки на коленях. Волнение все чаще прорывалось в нем, и последние две недели – особенно часто. Может быть, виной всему письма? Может быть, тому виной была плясунья, волшебная женщина с глубоким взглядом черных глаз? Но она ушла дальше по дороге, со своими тремя оставшимися детьми и их бабкой-наставницей, долго разговаривала с ним на прощанье – и уж, верно, именно она подарила ему тот кожаный амулет с голубым перышком…

Или не она?

Четвертый покачал головой.

– Я всегда помню, кем я был и кем я стал. Но теперь меня уже никак не зовут. Учитель умер. Меня некому звать по имени.

– А откуда берется новое тело?

– Не знаю. Один раз я смог проверить, оказавшись ближе к тому месту, где меня убили. Я представился своим же родственником. Тело через некоторое время после смерти растворяется в воздухе, как лента фокусника. Никаких следов.

– Ты появляешься снова одетым или… эээ…

– Не «ээээ» – фыркнул поэт. – Я почему-то всегда одет так, как одеваются там, куда меня забросило. Кажется, владыка грома действительно может все. Но он же владеет громом и светом, а не моей сутью! Поэтому я его и не славлю. А еще пару раз оживит – и начну проклинать, мучительно и страстно, потому что любить его теперь – дело невозможное.

– Не думаю, что он пошлет тебе окончательную смерть – покачал головой дорогой друг. – Ты будешь жить долго и все помнить. В твоем случае это проклятие.

Четвертый только засмеялся.

Ночью он не мог уснуть. Причина тому была очень проста. Он опять вспоминал.

Рано или поздно память брала свое, если выдавалось несколько дней отдыха. Обычно приходилось бегать, драться, сопротивляться, что-то объяснять, еще не придя в себя. Но в этот раз было что-то уж слишком спокойно, и память взбунтовалась.

Чаще всего память терзала его, как ребенок – книгу, то мусоля одно и то же, то пролистывая страницы вперед и назад. Из некоторых страниц были вырваны куски, некоторые – прожжены до полной невозможности определить, что на них было. Но рано или поздно страницы восстанавливались – и так до следующего раза.

Тишина окружала его темной стеной. Хотелось встать, зажечь лампу, подрезав фитиль, чтобы светила ярче. Хотелось кричать и бить в стену кулаком, но он знал, что это не поможет – нужно успокоиться, лежать и дышать как можно глубже. Рано или поздно смятая ткань расправится, эпизоды расположатся в нужном порядке, и в бедной его голове не будет звучать навязчивый мотив, не будут стоять перед глазами картины, от которых невозможно избавиться, выхваченные неизвестно откуда.

Ему было жаль свою память, как будто она была не памятью, а живым человеком, копией его самого, и страдала каким-то жутким заболеванием, выламывающим суставы. Он пил настои сонной травы и белой нитянки. Его мучили тени событий, которым нужно было отдавать свою плоть. За то время, пока приходилось лежать и вспоминать, он явственно осунулся.

В этот раз обычное лекарство помогло. Пролистав несколько лет, память неожиданно восстановила две-три связки простых нитей его жизни, благодаря которым многое стало понятно. Он уже приготовился заснуть, успокоившись, но последняя записка, которую ему оставила предыдущая тень, гласила: «иногда люди убивают невиновных».

Иногда.

Память немедленно воспользовалась этим и соскользнула в глубину, туда, откуда все началось. Сопротивляться было бесполезно, оставалось катиться.

Четвертый упал, как в темную воду, во времена, когда он еще не был четвертым. Он снова был одним из четверых. Это было бы даже приятно, если бы память с убийственной точностью не подводила его к стене, за которой скрывались тела братьев и запрокинутое мертвое лицо учителя. Эта стена неизменно рассыпалась.

Комната была большой и светлой – днем, таинственной и теплой – ночью. Там было только два небольших окна, на ночь закрытых ставнями.

Под потолком горела лампа. Ученики сидели за круглым столом. Урок продолжался…

Поэт хотел бы закрыть глаза, но урок продолжался. Память ходила по замкнутой петле, балансируя, как канатоходец.

– Почему мы изучаем силу молний? – спросил маленький поэт, у которого еще не было нового имени.

– Эта сила дает жизнь всему живому – серьезно отвечал учитель. – Если бы не она, мы не вышли бы из лесов к берегам морей и рек, не получили бы огня, и не было бы ни единого колдуна, ни единой сэи. Первое, что получают боги, когда рождаются – это власть молний. Смотрите.

На столе стояла диковинная конструкция. Учитель указал на нее хлыстом.